Тени забитых предков

Дешевые рабочие руки высоко ценились во все времена. В России интенсивная трудовая миграция началась в эпоху царя-преобразователя Петра I. Но широкие масштабы она приняла только после отмены крепостного права в 1861 году, когда в Санкт-Петербург, Москву и другие крупные города империи хлынул поток подавшихся на заработки крестьян. В отличие от нашего времени большинство из них приезжали из близлежащих губерний. Но зарабатывали они и жили точно так же, как нынешние гастарбайтеры из ближнего зарубежья.

Понаехали давно

В те стародавние времена, когда загородные дома московских князей строились чуть ли не под кремлевскими стенами, а столицы иных удельных княжеств не превышали по площади квартала в нынешних районах массовой застройки, и миграция была соответствующей, то есть мизерной. Исключением были периоды войн, когда землепашцы и ремесленники бежали от наступающих врагов, а победители уводили с собой толпы полонян. Но добровольной трудовой миграцией все это, конечно, не назовешь.

Не наблюдалось добровольности и в петровские времена. По берегам практически всех рек, по которым перемещался к местам строительства верфей и городов Петр Великий, и по сей день есть странные места — пустые пригорки, где, кажется, сам бог велел строить деревни. Местные легенды гласят, что в этих местах прежде и стояли деревни. Проплывавший мимо царь нередко приказывал крестьянам в течение дня сняться с насиженных мест, погрузиться на речные суда и плыть со всеми чадами и домочадцами вслед за ним на освоение новых земель.

Первых крестьян, прибывших для строительства флота и Санкт-Петербурга, Петр I селил на Охте, так что эти понаехавшие крестьяне и стали петербуржцами в первом поколении. В считанные годы самые ловкие и головастые из них стали десятниками, а самые хваткие из десятников, накопив деньжат, вышли в строительные подрядчики, благо город безостановочно строился, и подряды на возведение домов сами шли в руки строителям с хорошей репутацией. Среди охтинцев, как в столице империи называли укоренившихся гастарбайтеров первой волны, бытовали и устоявшиеся способы вложения денежных накоплений. Каждый уважающий себя выходец с Охты признавал главным образом вложение в самый надежный и профильный для своего бизнеса актив — землю. Город рос не только ввысь, но и вширь, и любой участок земли на окраине, купленный за гроши, через пять-шесть лет вырастал в цене в разы. А придержав землю десяток-другой лет, можно было и вовсе получить баснословную прибыль.

Однако уже в начале XIX века охтинцы поняли, что расставаться даже с многократно подорожавшей землей могут себе позволить только неразумные люди. Имея строительный бизнес и землю, гораздо выгоднее строить собственные дома и получать прибыль уже со сдачи квартир, мастерских и даже дворовых построек в аренду.

Одним из крупнейших питерских земле- и домовладельцев была семья охтинцев Тарасовых, обогнавшая других потомков первомигрантов благодаря полученным подрядам на восстановление сгоревшего в 1837 году Зимнего дворца. Злые языки утверждали, что особой красоты и прочности паркет в лучших квартирах собственных тарасовских домов — из несгоревших залов императорского дворца. Оттуда же перекочевали в дома Тарасовых и резные двери красного дерева с великолепными бронзовыми ручками. Но главное — большой подряд на реконструкцию Зимнего сделал рентабельным открытие собственного производства паркета и всех прочих столярных изделий, необходимых для отделки дворца. Это и вывело Тарасовых в число богатейших людей северной столицы.

Понаехавшие когда-то Тарасовы жили теперь в лучших домах, занимая квартиры из 12-14 комнат. Они коллекционировали редкие иконы и путешествовали по дальним странам или святым местам. У Тарасовых были самые шикарные коляски и самые горячие рысаки, каких не могли себе позволить иные родовитые семьи. Они отъезжали от своих подъездов в конторы с особым шиком: кучер сидел на козлах не оборачиваясь и по колебанию коляски должен был понять, что хозяин уже расположился на мягком сиденье, и что есть мочи рвануть с места. Правда, случалось иногда, что только по прибытии экипажа к месту назначения кучер обнаруживал, что уехал до того, как Тарасов сел в коляску.

Вот только рост социального статуса Тарасовых и других потомков мигрантов первой волны резко отставал от роста их состояний. Аристократы и чиновники продолжали считать их понаехавшими тут крестьянами, которым почему-то повезло. Поэтому охтинцы готовы были добиваться общественного признания любой ценой. Некоторые из них шли служить вольноопределяющимися в аристократические полки, чтобы потом, получив офицерское звание, войти в высшее общество в гвардейском мундире. Другие баллотировались в городские органы власти, чтобы неустанной заботой о столичном хозяйстве заслужить признание общества, а то и императорского двора. Конечно, заботясь о городских делах, охтинцы не забывали и о своем интересе, но говорить об этом вслух потомки первых мигрантов по понятным причинам стеснялись.

Другим способом достижения общественного признания в Российской империи была благотворительность, и охтинцы весьма своеобразно включились в процесс оказания помощи немощным и страждущим. Рассказывали, что один из Тарасовых в первой половине XIX века женился на дочери богатого купца и получил в приданое миллион рублей. Однако через месяц молодая супруга скончалась, и овдовевший охтинец вернул миллион ее отцу, считая, что столь краткий брак не дает ему права на эти деньги. Однако его тесть тоже был гордым охтинцем. Он вернул деньги зятю, сообщив, что по закону наследником покойной является муж, а не отец.

Они пересылали приданое друг другу не один месяц, пока наконец не договорились построить на него приют для ста немощных стариков и создать фонд, благодаря которому богадельня могла бы существовать безбедно. Построено и оборудовано все было в лучшем виде. Причем Тарасов и его тесть старались не столько в память покойной жены и дочери, сколько из-за того, что недалеко от выбранного ими участка приют для стариков выстроили известные питерские торговцы братья Елисеевы. Оба охтинца никак не хотели ударить в грязь лицом, и потому каждому обитателю приюта стали выдавать на карманные расходы по рублю в месяц, что по тем временам было немало. Однако призреваемые старики и старухи непрестанно роптали, обвиняя Тарасова и его наследников в зазнайстве, скопидомстве и нежелании помнить о своих корнях. Ведь в богадельню принимали исключительно немощных охтинцев.

Понаехали и уехали

Следующую волну миграции вряд ли можно назвать именно волной. На протяжении XVIII и XIX веков в столицы и крупные города непрерывным потоком на постоянное жительство приезжали чиновники, купеческие сыновья и разного рода специалисты — от квалифицированных слесарей до врачей. В золотой век Екатерины II большая их часть прибывала из-за границы, но в XIX веке зарубежных рукастых и головастых мигрантов сменили жители губернских городов, отправлявшиеся в столицы в поисках лучшей доли. И точно как в наши дни, лишь немногие из них понимали, что в Санкт-Петербурге и Москве не только высокие заработки, но и высокая стоимость жизни. Даже те из приезжих, кому удавалось сразу найти место и выговорить сравнительно высокую оплату труда, почти неизбежно попадали в категорию "недостаточных" жителей столицы. Это означало, что их заработка с трудом хватало на оплату съемного жилья, более или менее сносное питание и мало-мальски приличную одежду.

В столице империи эта категория понаехавших, как правило, снимала квартиры в три комнаты на верхних этажах питерских доходных домов, окна которых выходили во дворы-колодцы. Выбор "трешки" диктовался не размерами семьи, а излюбленным способом снижения затрат на съем жилья. Квартира обходилась в 30-45 рублей в месяц, что практически равнялось заработку чиновника средней руки или квалифицированного мастерового. Так что вполне обычной практикой, не возбранявшейся законом и владельцами дома, была сдача одной из комнат студентам. За комнату и кипяток по утрам и вечерам студент-наниматель платил 10-15 рублей в месяц. Но если он находил себе компаньона, за комнату на двоих они отдавали уже от 18 до 25 рублей. Так что, как правило, во всех недорогих квартирах в пешей доступности от питерских вузов сдаваемые комнаты были заняты студентами.

Правда, пересдача комнаты отнюдь не решала всех финансовых проблем новых петербуржцев. Чтобы по одежке в них не сразу распознавали "недостаточный" слой общества, им приходилось идти на всевозможные ухищрения. Слесари или портные превращали часть квартиры в подобие мастерской и в свободное от основной службы время зарабатывали частными заказами от соседей или приобретенных на новом месте жительства знакомых. А фельдшеры, не имевшие права на частную врачебную практику, обзаводились клиентурой из таких же постоянно нуждающихся в деньгах мигрантов, не имевших средств на визит к дипломированному врачу.

Тяжелым трудом некоторым из мигрантов удавалось залатать большинство финансовых дыр. Однако настоящие проблемы в семьях понаехавших на постоянное жительство начинались после того, как подрастали дети и нужно было определяться с их дальнейшей судьбой. Существовала сеть ремесленных и торговых училищ, выпускники которых могли остаться в той же социальной нише, к которой принадлежали их родители, то есть стать квалифицированными мастеровыми или приказчиками у купцов. Однако полученное в училищах образование не давало возможности поступить в университет и сделать шаг к сытой, чистой и по-настоящему господской жизни. Для начала нужно было поступить в гимназию, а это было непросто. Для этого требовалась протекция. К тому же обучение в частных и государственных гимназиях стоило немалых денег. Даже в государственных гимназиях на окраинах плата за обучение составляла 300 рублей в год, собрать которые большинству мелких клерков и мастеровых чаще всего было не по силам. Оставалось уповать на талант ребенка. Ведь если гимназист из "недостаточных" показывал успехи в науках, его могли освободить от платы, которую в таком случае вносили благотворители, как правило, из числа бывших выпускников тех же гимназий, добившиеся успеха в жизни.

Многолетние финансовые мытарства имели, как правило, два варианта финала. Измученный невзгодами и тяжелой питерской погодой глава семейства находил упокоение в болотистой земле, а его домочадцы либо скатывались на дно, либо уезжали к прежнему месту жительства, где оставались родственники и друзья. Другие новые петербуржцы — как правило, из чиновного люда — находили себе должность в провинции и покидали Санкт-Петербург, не дожидаясь печального финала своей столичной эпопеи. А их места немедленно занимали новые искатели лучшей доли.

Понаехали и зацепились

На рынке неквалифицированного труда наблюдалась иная картина. После освобождения крестьян в 1861 году многие из них оказались освобождены и от земли, и от возможности зарабатывать сельским трудом. Так что наиболее мобильные из крестьян приезжали в столицы и брались за любую самую грязную работу. Одновременно отмена крепостного права создала и спрос на труд такого рода. Дворяне, имевшие собственные дома в городах, теперь должны были нанимать дворников, швейцаров, слуг и истопников, а не выписывать дворню, как прежде, из собственных вотчин.

Острую нужду в дворниках испытывали и владельцы доходных домов или домовладений иного рода, так что спрос, рождавший предложение, привел к появлению новых схем найма работников для домашних услуг. Как правило, отличавшемуся аккуратностью и усердием работнику метлы и лопаты домовладелец давал звание старшего дворика, комнату в доме и право нанимать рядовых дворников для исправления, как тогда говорили, всех работ. Старший дворник незамедлительно привозил из деревни свою семью, а также приглашал односельчан на вакантные места.

Спали дворники, как правило, в общей комнате вповалку и питались тем, что готовила им "матка" — жена старшего дворника. За это глава дворницкой бригады вычитал соответствующие деньги из их жалованья, однако никто не роптал. Ведь в подобной дворницкой артели все решения принимались так же, как в крестьянской общине. Работа делилась по справедливости, а старший дворник выговаривал у домовладельца или управляющего право для своих людей летом по очереди уезжать в деревню на покос или по иным хозяйственным делам.

Дворницкие и другие подобные артели отличались от приезжавших на время гастарбайтеров тем, что работали круглогодично, а многие их члены имели возможность остаться в Петербурге навсегда, трудом и благонравным поведением выслужив место старшего дворника или швейцара. Однако немалое число таких артельщиков все-таки возвращалось восвояси, не дождавшись собственного угла или только скопив деньги на обустройство крестьянского хозяйства, покупку скота и т. п.

По этой же схеме выстраивалась и уличная торговля, которая, как и в 1990-х годах, считалась лучшим способом быстро обзавестись собственным делом. Как правило, приезжавший из деревни крестьянин, обнаруживший в себе задатки торговца, мог за небольшой задаток получить в торговых фирмах товар и разрешение на его продажу. Те, кому продажами с нагрудного лотка удавалось скопить 50-100 рублей, приступали к обзаведению собственным бизнесом. Питерские газеты конца XIX века стонали о том, что во многих домах стало невозможно жить из-за обилия "лотошных фирм". Успешные уличные торговцы снимали квартиру, превращая ее в контору и склад, набирали товаров в кредит и вызывали из деревни бойких и крепких земляков, желающих заработать. Спали распространители товара чаще всего в тех же квартирах, а то и на лестницах в подъезде. Однако покончить с этим "уродливым явлением русской жизни" смогли не полиция и домовладельцы, а конкуренция. Наиболее успешные владельцы "лотошных фирм" переходили к созданию собственных лавок и магазинов. А их бурный рост привел к резкому снижению числа уличных торговцев на центральных улицах городов. И, как обычно, неудачники покинули столицы или пополнили ряды люмпенов.

Понаехали и погибли

Крестьяне, отпущенные барином на сезонный отхожий промысел и платившие за это оброк, исполняли всю тяжелую и грязную работу по снабжению столицы империи едва ли не с самого ее основания. Для отопления домов в промозглом климате требовалось огромное количество дров, доставлявшихся баржами. И потому существовали крестьянские артели грузчиков, занимавшихся их разгрузкой в течение всего сезона речной навигации. Сезонниками были ломовые извозчики, развозившие дрова и иной товар по домам, нанимавшиеся, как и их легковые коллеги, как правило, на строго оговоренный срок. Почти поголовно были сезонниками строители, ведь в России только в начале XX века начали строить дома зимой. Да и на многих производствах существовала практика сезонного найма рабочей силы с последующим увольнением по окончании путины или переработки сельхозпродукции.

О том, как жили сезонники, свидетельствовал московский бытописатель А. П. Лукин: "Сотрудник московских газет ознакомился на месте с положением рабочих фирмы 'Высоцкий и Ко'.

Г. Осипов отправился в громадный дом Малюшина на углу Драчевки и Колосова переулка, где во дворе помещаются квартиры, в которых живут татары артелей товарищества 'В. Высоцкий и Ко'. Описание этих квартир и положения рабочих товарищества Высоцкого отчасти напоминает картины дантовского 'Ада'. Судите сами.

Приходит Данте, виноват, г. Осипов, в этот вертеп и приглашает себе в проводники вместо Вергилия домового дворника с медною бляхою на шапке. Спрашивает, где помещаются квартиры рабочих-татар, ему указывают две. Первая под нумером двадцатым, во втором этаже состоит из трех крошечных комнат. Вентиляции никакой, воздух ужасный. Данте в образе газетного корреспондента вступает в беседу с татарином, хозяином этой квартиры, и от него узнает, что в этих грязных клетушках ночуют четырнадцать человек, в том числе две женщины и две девочки.

— Спите все вместе? — любопытствует Данте.

— Конечно! — ответствует хозяин.— Да ведь нам живется хуже скотов,— поясняет он,— теснота такая, что повернуться невозможно: ни постелей, ни коек нет никаких; спят не раздеваясь: в каком платье пришел, в том и на работу идет!

— А где они работают?

Оказывается, что здесь живут исключительно татары-рабочие товарищества 'В. Высоцкий и Ко', которые из своего нищенского жалованья уплачивают за ночлег и кормежку по 3 рубля 20 копеек, да за 'услуги' прибавляют еще по рублю.

— У вас голод на родине? — любопытствует опять Данте. А ему в ответ: 'Земля хлеб не родит; если бы родила, на такое жалованье никто бы сюда не поехал от своей земли'.

Данте переходит в другое отделение ада — в квартиру под нумером четырнадцать. Тут хозяйничает татарка, а квартиру занимают тоже рабочие товарищества 'В. Высоцкий и Ко'. Здесь тоже, как оказывается, свирепствовал тиф, и в больницу было отправлено более десяти человек, причем выздоравливающих 'на счет Высоцких' поспешно отправляли на родину и 'так торопили, что и опомниться не дали: некоторые хотели здесь остаться, место себе отыскать, так и не дали'. 'А чего домой-то им ехать на голодовку!' — закончила замечанием рассказчица.

И здесь рабочие платили за квартиру по 3 рубля 20 копеек. 'Больше с них не возьмешь,— заметила хозяйка,— потому жалованья кто по семи, кто по восьми рублей получает. Немного останется!'".

При этом Москва считалась привилегированным местом для сезонников. Летом здесь можно было спать на земле, что было лучше, а главное — дешевле, чем в ночлежке. Однако сохранить заработок сезоннику все равно не удавалось. В Москве в отличие от других городов с сезонников требовали особый налог — 1 рубль 25 копеек за право на работу и нахождение в городе. Но особой статьей было питание. "Русские ведомости" в 1911 году описывали типичные харчевни для поденных рабочих:

"Обыкновенное меню харчевен: щи, каша, жаркое, студень; бывает жареная и вареная рыба. Щи приготавливаются из небольшого количества дешевой, а потому часто провонявшей капусты, забалтываются мукой. Щи напоминают помои. Мясо к ним подается по желанию за особую плату; оно черное, сухое и безвкусное, потому что питательные вещества его давно уже успели вывариться. Для жаркого употребляется мясо, начавшее издавать душок... Студень представляет из себя подозрительную сероватую массу, в которой попадаются и колбасная шелуха, и кусочки рыбы, и мясо неведомого животного, и тараканы.

Однако, несмотря часто на явную недоброкачественность этих кушаний, продаются они недешево: рабочему, чтобы наесться досыта, приходится затратить 20-25 копеек, что при случайном поденном заработке в 80 копеек (в летнее время) является большим расходом; к тому же после этой пищи потребитель сплошь и рядом страдает расстройством пищеварительных органов, особенно в летнее время, когда такие пищевые продукты, как мясо и рыба, подвергаются быстрой порче. Поэтому-то большинство рабочих летом предпочитает питаться всухомятку — таранью, луком и хлебом; хотя это и не так сытно, зато уже не противно.

Но кушанья харчевен еще хороши в сравнении с теми 'рубцами', 'требушкой', 'голубцами', 'печенкой' и т. д., которые продаются бабами с лотков на Хитровке: недаром же местный потребитель дал этой снеди такие характерные названия, как, например, 'собачья радость', 'чертова отрава', 'антихристова печаль' и т. д. Но и все эти 'радости', 'печали' и 'отравы' при содействии 'мерзавчика', 'жулика' (полусотки водки) уничтожаются потребителем в общем в большом количестве. Без 'мерзавчика' же эти кушанья может есть только очень, очень голодный человек".

О соблюдении техники безопасности говорить и вовсе не приходилось. Московские газеты были переполнены описаниями несчастных случаев с сезонниками — главным образом на стройках, как и в наши дни.

"В левом крыле корпуса,— писала газета 'Раннее утро' в 1911 году,— там, где только вчера сняли леса и подпорки, державшие просыхавший потолок, в первых верхних этажах произошел обвал. Провалился потолок чердака, придавил своей тяжестью потолок следующего этажа, и все это рухнуло в третий этаж, погребая под собой все живое.

Вся масса, состоящая из кирпичей, земли, цемента и железных полос, сбилась в общую громадную кучу. Сверху висело скрюченное железо, местами застрявшее около необрушившейся части потолка. Здесь, накренившись, стояли остатки еще неразобранных подпорок, с боков виднелись образовавшиеся при обвале отверстия, а сверху глядело нутро крыши, уже не заслоненной чердаком. Внизу под этими обломками были люди, не успевшие в ужасный момент спастись...

У стены увидели старавшегося освободиться старика-рабочего Прохорова. У него придавило ноги...

До приезда пожарных раскопки почти не начинались...

Вначале откопали штукатура Артамонова. Его завалило около стены, и от смерти спасла амбразура окна...

Далее по указанию рабочих начались раскопки в том месте, где должны были находиться еще два рабочих. Работа была адская. Пришлось разбирать почти по камню. Установилась цепь людей, которые, принимая кирпичи, цемент и другие обломки, передавали их из рук в руки и бросали во двор. Вдруг лопата одного рабочего ударилась во что-то мягкое. Скоро раскрылась страшная безвременная могила".

Детали той же катастрофы описывала и "Столичная копейка":

"Как часто у нас происходят катастрофы при постройке домов. Катастрофы сопровождаются человеческими жертвами... И еще удивительней то, что эти катастрофы постигают не только частные здания, где возможен не всегда удовлетворительный технический надзор, но и здания, воздвигаемые общественными учреждениями, как, например, городским управлением.

На печальные размышления наводит нас катастрофа, происшедшая на Бутырках, где в громадном пятиэтажном корпусе, предназначавшемся под городское училище, в двух верхних этажах произошел обвал потолков.

Если бы эта катастрофа, повлекшая за собой кровавые жертвы (два человека было убито и три ранено), представляла из себя случайное, единичное явление, тогда достаточно было бы высказать соболезнование. Но нет, у нас не только в Москве, но и по всей России таких катастроф можно насчитать десятки, а то и сотни.

И, конечно, страдательным лицом являются те рабочие, жизнь которых ежеминутно подвергается опасности".

И эта катастрофа была далеко не единственной:

"Большинство строительных катастроф в Москве происходит именно оттого, что леса строятся с удивительной беспечностью.

В этом отношении среди подрядчиков есть положительно рекордисты.

Один из москвичей-архитекторов рассказывает:

— В Москве жизнью строительных рабочих положительно играют.

До сих пор есть подрядчики-маляры, которые заставляют своих рабочих красить маковки церквей и колоколен, не трудясь для этого воздвигать каких-либо солидных вспомогательных сооружений.

Веревки, закинутые за крест, доски — вот и все сооружение.

И на головокружительной высоте, рискуя каждую минуту сорваться, маляры-акробаты босиком производят работы...

На примитивных люльках с ветхими канатами несчастные рабочие с замиранием сердца производят свои работы на высоте шестого или седьмого этажа.

А часто нет даже люльки. Берется обыкновенное полено, к нему привязывается веревка. Маляр, преимущественно подросток, садится на полено верхом, и его тащат без всякой лебедки, а попросту 'от руки' наверх, на пятый или шестой этаж.

Любители сильных ощущений стоят внизу на мостовой и спорят между собой:

— Разобьется мальчонка или нет?

Чернорабочие, несущие на своих плечах на 'козе' тяжкую ношу кирпичей, карабкаются по крутым мосткам, очень часто совершенно не огороженным какими-либо перилами.

Стоит 'козе' перевесить — человек теряет равновесие и летит в бездну.

А дальше — братская могила на кладбище для бедных.

Или долгое заключение в больнице для чернорабочих и нередко — искалеченное тело".

Но хуже всего бывало, когда работы для мигранта так и не находилось, а вернуться домой оказывалось не на что. К его услугам были созданные городом работные дома, где платили во всех смыслах слова копейки. Газета "Голос Москвы" свидетельствовала:

"При Сокольническом отделении устроены следующие мастерские: слесарная, кузнечная, меднокотельная, паяльная, столярная, портновская, прядильная, вязальная, обойная, малярная, переплетная, коробочная, корзиночная и мочальная. Расценка в мастерских такова, что очень редко превышает 40 копеек в день, нормальный заработок — 15-25 копеек. Занятые по двору и в столовых получают 8 копеек в рабочий день, на кухне — 10 копеек; постовые при мастерских и при спальных оплачиваются от 6 до 20 копеек, старосты в спальных палатах вознаграждаются 25 копейками в день; цирюльник, обязанный бесплатно стричь приютских мальчиков, но получающий за свой труд от других призреваемых, имеет 15 копеек в день; наблюдающий за посудой — 15 копеек и т. д.

Все призреваемые делятся на две категории: на добровольцев и на 'полицейских'. Первые являются сами, ища труда и заработка, вторые — забираемые полицией на улицах. Добровольцы направляются в дом трудолюбия и могут выписываться во всякое время, а 'полицейские' сажаются в работный дом на определенный срок в виде наказания. Режим для всех одинаков, и разница только в том, что комитет высчитывает из заработка 'полицейских' 25% в свою пользу".

В наше время домов трудолюбия еще не открыли. Но это, наверное, единственное, что отличает нынешних гастарбайтеров из ближнего зарубежья от гастарбайтеров из ближних губерний минувших веков.

СВЕТЛАНА КУЗНЕЦОВА

подписи

Чтобы выйти из категории "недостаточных", семье мигрантов порой было достаточно сдать комнату студенту

Члены артелей дворников и водоносов постоянно жили в городах, но не менее постоянно ездили к семье в деревню

Многие видные купцы из крестьян начинали с уличной торговли. Но большинство с улицы возвращалось в деревню

Изводящие урожай засухи вынуждали крестьян из татар изводить себя тяжким извозчицким трудом

Большинство поденщиков спертому воздуху ночлежек и общежитий предпочитали вольный дух улиц

Ремонт и строительство домов частенько оканчивались ремонтом ног и рук строителей

Тем, кому не нашла работу биржа труда, находились места в домах трудолюбия