размышляет Сергей Ходнев
Музыкантам не так уж часто доводится играть роль трибунов и национальных героев. Общественной-то деятельностью занимаются многие, хотя это тоже явление не такое уж давнее и, во всяком случае, не вытекающее напрямую из самого творчества. В самом деле, ведь сколько времени считалось, что композиторы, музыканты, певцы — все они "рождены для вдохновенья, для звуков сладких и молитв", что воодушевлять массы им случается главным образом благодаря всенародной популярности, которую может приобретать их аполитичное искусство. Что тут можно вспомнить из истории? Ну, Верди как знамя (не безоговорочное утверждение) итальянской национально-освободительной борьбы, Шопен как герой польской эмиграции; но эти-то случаи во многом связаны просто с тем, что тогда сам образ музыканта-артиста-художника как достояния той или иной нации был явлением сравнительно новооткрытым, вызывающим много энтузиазма.
И в ХХ веке положение не то чтобы изменилось решительно. То есть кое-где (включая СССР), действительно, классическую музыку в определенный момент сочли явлением достаточной общественно-государственной значимости, чтобы навязывать ей нормативность и регламентацию. Но даже если отвлечься от этого, даже если брать не наш только опыт последних 80 лет, но и общемировой, то что получится? Чтобы в фигуре одного музыканта сочетались — да еще и органическим образом — бесспорная слава просто-таки эпических масштабов, не знающая государственных границ, творческая дружба со знаменитейшими композиторами столетия, честный патриотизм, бунтарство от личной совестливости, а не от политиканства или желания каких-то дивидендов, душевное благородство без котурнов — это и вообще не может быть частым явлением. Мстиславу Ростроповичу при всем том досталось и немало биографических моментов, все из которых именно с отечественной точки зрения выглядят символическими для сменяющих друг друга эпох. Эпопея с защитой Александра Солженицына; триумфальное возвращение в 1990-м, одно из тех, которые воспринимались на уровне падения Бастилии или крушения Берлинской стены; маэстро в осажденном Белом доме; маэстро, в малоприятном 1995 году дающий концерт в строящемся храме Христа Спасителя; наконец, маэстро, дирижирующий на концерте в честь столетия Шостаковича — за полгода до собственного теперешнего юбилея.
Все это жесты — но жесты, если угодно, прежде всего естественно-человеческие, не напоказ, не ради славы. Именно поэтому поведение Мстислава Ростроповича как общественной фигуры невозможно копировать ни на каком уровне, в этом поведении слишком много прямоты и непринужденности. Наверное, сложно требовать от любой музыкальной знаменитости именно этого — как сложно требовать гениальности от любого, кто выступает на сцене. Но по крайней мере в случае Ростроповича разделять обаяние личности, исполнительский талант и характер общественных поступков нельзя, они слишком слились; и, в сущности, именно благодаря его присутствию невозможно воспринимать историю с Солженицыным как плутовской роман о немотивированной борьбе интеллигентов с КГБ, а август 1991-го — как скверное недоразумение. Если, устав от формально-протокольных юбилеев, искать пример юбилея всерьез поучительного, то этот — точно среди них.