фестиваль балет
В рамках "Золотой маски" на Новой сцене Большого балетная труппа Мариинского театра показала программу одноактных балетов "Новые имена", из которых один — "'Шинель' по Гоголю" — выдвинут на "Маску" в трех номинациях — "Лучший спектакль", "Лучший балетмейстер", "Лучшая мужская роль". ТАТЬЯНЕ Ъ-КУЗНЕЦОВОЙ остается посочувствовать Акакию Акакиевичу, потому что шансов у "Шинели" нет.
В "Новых именах" Мариинка представляет трех молодых авторов. Москвич Никита Дмитриевский поставил для петербуржцев "Мещанина во дворянстве" на музыку Рихарда Штрауса, написанную к пьесе Гуго фон Гофмансталя на сюжет мольеровской комедии. Похоже, этот сложный ход исчерпал возможности молодого автора: та 40-минутная безостановочная тусня, которую затевают восемь главных персонажей и восемь вспомогательных (названных учителями и танцовщицами и выглядящих как подмастерья и гризетки), напрочь игнорирует музыку Штрауса и очень туманно соотносится с мольеровским сюжетом. Хореограф не только не способен очертить сюжет и выстроить взаимоотношения персонажей, он даже не может придумать им разные движения. Одно и то же танцуют молодые любовники и слуги, чета Журден и учителя-танцовщицы. Все мечутся из кулисы в кулису — фантазия балетмейстера исчерпывается за 16 тактов музыки, и сценическая мельтешня призвана замаскировать ее отсутствие. Бедные артисты — а среди них обнаруживается великолепная вамп Екатерина Кондаурова и прелестная инженю Евгения Образцова — исполняют все дурацкие задания (типа кувырков, спортивных колес, перекатываний через спину, отряхивания чужих физиономий веничком для смахивания пыли и прочих бородатых шуток) с завидной верой в ценность танцуемого.
13-минутный дуэт "В сторону 'Лебедя'", поставленный петербуржцем Алексеем Мирошниченко на одноименную музыку Леонида Десятникова, по крайней мере не страдает ни доморощенностью, ни претенциозностью. Стильное черно-белое оформление: гигантский штрихкод на занавесе просцениума и черные комбинезоны артистов с бирками на щиколотках. Хореограф по-балетному простодушно обыгрывает фокинского "Лебедя", то расчленяя классические цитаты механической пластикой, то вышучивая балетный романтизм капустнической имитацией куриного шага. Однако выстроен этот дуэт логично, в нем есть композиционная стройность, динамическая игра контрастов. Так что артисты — Олеся Новикова и Александр Сергеев — успевают продемонстрировать и темперамент, и способность к интерпретации, и природные данные, прежде чем в финале балерина угнездится в позе умирающего лебедя, а ее партнер замарширует, рублено взмахивая крыльями — иронический символ классики, на которую всегда есть спрос.
Но эти балеты лишь приложение к номинанту. 50-минутная "'Шинель' по Гоголю", поставленная американцем Ноа Д. Гелбером на музыку Дмитрия Шостаковича к кинофильмам "Одна" и "Условно убитый", вызвала энтузиазм не только у экспертов "Маски". Год назад я окрестила постановку самым русским из всех оригинальных балетов, созданных Мариинским театром в последние годы, похвалив за внятность драматургии, гоголевскую атмосферу и яркость сценических образов. Теперь-то ясно, образ всего один — Акакий Акакиевич, блистательно сыгранный и станцованный Андреем Ивановым, претендентом на "Лучшую мужскую роль". В роли трогательного, отчаянно жалкого Акакия Акакиевича он великолепен: съежившаяся фигурка, суетливые ручки, скособоченная походочка и великолепная свобода тела, позволяющая танцовщику исполнять прыжково-вращательные виртуозности на грани возможного — с запрокинутым корпусом, со смещенной осью, почти в падении.
Сам же спектакль оказался замшелым драмбалетом, утонувшим в многочисленных пальто и шинелях: дебютант-хореограф, даром что ассистент многоумного Уильяма Форсайта, перенес Гоголя на балетную сцену с обескураживающей примитивностью. Лучше всего ему удались вариации гражданского и военного писем — танцовщики, изображающие эти циркуляры, танцуют свои па параллельно с "пишущим" их Акакием. Специфически балетные образы на этом исчерпываются. Возникающая по ходу дела девушка — то реальная горничная, то олицетворение мечты Акакия о шинели — с головой укутана в эту обширную одежду и озабочена лишь тем, как выпутаться из ее складок. Пьющий портной вдевает нитку в иголку и отматывает сукно; коллеги Акакия жмут ему руки, слегка приплясывая; полицмейстер угрожающе жестикулирует; в финале обворованный Акакий — по всей видимости, живой, хоть и безумный — грабит всех своих обидчиков и купается в куче барахла. Вся эта детская пантомима не совпадает ни с грандиозным Шостаковичем, ни с фантасмагоричностью Гоголя. Американское пальто явно маловато петербургской труппе.