интервью театр
В московском театре Et Cetera репетирует известный канадский режиссер ливанского происхождения Важди Муавад. Он репетирует свою пьесу "Пожары", премьера которой назначена на середину марта. О пьесе и об опасностях работы с русскими актерами ВАЖДИ МУАВАД рассказал РОМАНУ Ъ-ДОЛЖАНСКОМУ.
— Во франкофонном театре, в отличие, например, от русского, немало людей, совмещающих в себе режиссера и драматурга, успешно ставящих собственные пьесы. Какая из этих профессий была для вас первой?
— Я в театр попал случайно, а французский язык выучил довольно поздно, когда мои родители увезли меня из Ливана во Францию. И писать стал именно для того, чтобы получше освоить язык. Но писательство стало моей страстью, которая питалась чтением. Когда мы переехали в Квебек, было очень трудно выжить: мать вскоре умерла, семья фактически распалась. Один из приятелей надоумил меня стать студентом театральной школы. И я, можно сказать, скрылся в театре. По окончании школы я организовал собственную театральную труппу, и друзья спросили: почему бы тебе не написать пьесу?
— Но "Пожары" появились гораздо позже?
— "Пожары" начались со встречи с одним фотографом, Жозе Ламбером. Он снимал женщин, сидящих в одной из тюрем на юге Ливана. Там ливанцы пытали ливанцев, в основном женщин, чтобы узнать местонахождение их вооруженных мужчин. А если женщины упирались и молчали, то перед ними начинали пытать их матерей. А те, в свою очередь, пытаясь вразумить палачей, кричали им: ведь мы могли быть вашими матерями! И когда я услышал эту историю, у меня родился сюжет пьесы "Пожары".
— Насколько я знаю, она является частью трилогии, последняя часть которой, "Лес", принесла вам славу во Франции. Как сложился этот цикл?
— Все началось с того, что я одновременно прочитал "Эдипа" Софокла и новый перевод "Идиота" Достоевского. Я вдруг понял, что Эдип и князь Мышкин находятся как бы на одной линии, но с противоположных сторон. Эдип живет в свете, Мышкин живет в тени. Но Эдип на самом деле слеп, а Мышкин обладает ясным внутренним видением. И у обоих проблемы с отцом: один случайно убил отца, а второй не знает, кто его отец. Тогда я стал думать, нет ли на воображаемой линии между этими героями средней точки,— и попал на Гамлета, тоже принца, тоже страдающего из-за отца, но не понимающего, жить ли ему в слепоте Эдипа или ясновидении Мышкина, что и является вопросом "Быть или не быть?". Тогда я решил на эту тему сделать спектакль. Так у меня получилась пьеса "Побережье", ставшая первой в этой трилогии. Вторая — "Пожары", потом — "Лес".
— На пресс-конференции вы признались, что, когда впервые пришли к актерам, у вас было ощущение, что предстоит схватка с тиграми.
— Чем дальше, тем острее борьба. Знаете, перед спектаклем, который я должен поставить, я чувствую себя Персеем перед горгоной Медузой. Я должен защищать свои глаза — размахивать мечом, прикрывая лицо щитом, потому что, если я увижу сразу весь свой будущий спектакль, я пропаду. Чем ближе мы подходим к премьере, тем сильнее опасность превратиться в камень. Поэтому очень важно найти актеров, которые сохраняют трезвость в работе и не становятся рабами своего эго.
— Вы нашли здесь таких актеров?
— Сейчас мы вошли в очень опасную зону. Страховок больше нет. Теперь будет очень сложно вплоть до дня премьеры. Я работаю здесь так же, как я всегда работаю. Понимаю, что именно этот театр без "Пожаров" мог и обойтись. Вообще, парадокс в том, что без нового можно обойтись именно потому, что оно новое. Поэтому и без искусства можно обойтись. Но я надеюсь, что актерам работа пойдет на пользу.
— Кто из известных режиссеров, на ваш собственный взгляд, повлиял на вас больше других?
— На меня больше всего влияет тот театр, который я не смог бы сделать. Боб Уилсон в первую очередь. Или Робер Лепаж, Ромео Кастеллуччи. На меня влияет то, что не похоже, эти огромные планеты, которые проплывают мимо, притягивают, но не губят. Сколько раз я собирался ввести в спектакли видеопроекцию! Пробовал, но потом убирал: не мое, и все тут.