гала-концерт балет
В Кремлевском дворце Театр классического балета под руководством Натальи Касаткиной и Владимира Василева дал гала-концерт, посвященный трем событиям: 40-летию существования труппы, 30-летию работы художественных руководителей на этом посту и 20-летию балетной карьеры самого прославленного солиста театра — Владимира Малахова, который приехал из Берлина, чтобы станцевать на юбилее своей первой труппы. Последнему обстоятельству искренне порадовалась ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА.
Несмотря на то что дело происходило в Кремле и танцевала не последняя столичная труппа, юбилейный концерт получился жалким до неловкости. Выглядело все так, будто мировая знаменитость заехала в родную глубинку, чтобы станцевать в местной самодеятельности, где сделала свои первые профессиональные шаги. Все стараются, чтобы визит прошел честь по чести, тепло вспоминают былое, даже шутят, но контраст слишком разителен, чтобы свидание доставило радость.
В первом отделении давали экстракт из "Спящей красавицы" с Владимиром Малаховым в роли Дезире. Выбор естественный — эту вершину русского классицизма премьер постоянно танцует у себя в Берлине, где сам ее и поставил. Беда в том, что версия его бывших руководителей сильно отличалась от его собственной. Персонаж Владимира Малахова — в белом, шитом золотом мундире со стоячим воротником и орденской лентой, прячущий волнение под церемонной воспитанностью,— выглядел каким-нибудь австрийским эрцгерцогом, представлявшим деспотичной матери-императрице неугодную ей избранницу. Этот принц крови не пыжился и не рвал жилы: три корректных пируэта; два невысоких, но отчетливо проартикулированных тура в воздухе; не раздернутые, а свободно распахнутые ноги в jete en tournant; неторопливое шене, изысканные позы и великолепные мягкие руки. С дамой своей он обращался с невиданной деликатностью — так подавать руку, так выводить вперед на пируэт, так отстраняться, чтобы подчеркнуть ее выигрышную позу, на родине господина Малахова никто не умеет.
А вокруг этого европейского благообразия царил самый настоящий российский бедлам. На самом выходе (балетмейстеры Касаткина и Василев придумали героям прыжковое антре) принцесса Аврора (Екатерина Березина, наклеившая такие длинные ресницы, что ее глаза стали похожи на щели почтового ящика) рухнула прямо под ноги титулованному жениху, так что он едва успел притормозить с собственным jete, чтобы не приземлиться ей на голову. В адажио подавленная балерина оцепенела настолько, что совсем перестала брать форс на пируэтах, отчего ее патологически музыкальному партнеру пришлось крутить даму самому, чтобы успеть закончить вращение одновременно с музыкой.
Королевский двор соответствовал своей принцессе. На обочине суетилась карлица-королева с непомерно длинным королем (шутка постановщиков), крутил незапланированный большой пируэт какой-то придворный арап, бойкая фея Карабос в ботфортах по-мушкетерски размахивала шпагой, тряс кулаками Людоед — поролоновое чудище невероятных размеров, прохаживались фигуры в виде знаков зодиака, шлепал своих жен по заднице Синяя Борода, грязно танцевали сутулое Серебро, косолапое Золото и крупная Сапфирша, громадной кометой проносилась в па-де-ша Фея Сирени. Кавардак венчало явление принца и принцессы в ночных сорочках (балетмейстеры, решив расставить точки над i, ввели после церемонного па-де-де интимный дуэтик), но даже в этот диковатый апофеоз эрцгерцог Малахов умудрился привнести благопристойную нежность.
Второе отделение отличалось еще большим разнообразием. Между суетливой бестолковостью "Экзерсиса" из балета "Проделки Терпсихоры" и удалой нечистоплотностью классических па-де-де попался балетик под названием "Serenata not turna" на музыку Моцарта, некогда поставленный худруками для Владимира Малахова, а теперь отданный на откуп Николаю Чевычелову, объявленному лучшим танцовщиком Москвы. В нем композитора Моцарта одолевают поклонники во главе с какой-то "инфантой", а творец всячески над ними подшучивает с помощью своего огромного шага и грациозных прыжков под затейливым именем gargouillade. У господина Чевычелова хоть и коротковатые ноги, но природных данных для этой хореографии хватает. Но Моцарт у него превратился в такого жеманного кривляку, что пора ставить для "лучшего артиста Москвы" более актуальные балеты — например, про перемену пола.
На фоне местечкового праздника два сольных номера Владимира Малахова выглядели живым укором. И вовсе не потому, что поставлены гениальными хореографами. Скажем, генделевская "Ария" американца Вэла Канипороли — лишь очередная вариация на тему "лицедей и его ранимая душа": белая маска на лице танцовщика, "барочные" поклоны, вычурный ажур кистей рук, механические движения и — со снятой маской — тягучие растяжки, мучительные вынимания ног, сломанный корпус, тоскливое угасание. Но у Владимира Малахова все эти банальности наполнены такой музыкальной истовостью, каждая мышца его податливого тела стонет и плачет так искренне, что "Ария" превращается в обезоруживающую исповедь. Номер "Вояж", поставленный Ренато Занеллой на музыку Моцарта в технике европейского модерна,— тоже исповедь, на сей раз вечного странника. Воображаемый чемодан, воображаемые стены отелей, воображаемые друзья, с которыми приходится расставаться в аэропортах, воображаемое одиночество и неприкаянность — все это, конечно, очень грустно. Но было бы гораздо печальнее, если бы странник Малахов провел свою жизнь в родной труппе в съездовских стенах Московского Кремля.