В Санкт-Петербурге на рынке появилась обширная партия европейского антиквариата, главным образом — интерьерной бронзы второй половины XIX — начала XX века. Продавцы ее нисколько не заинтересованы в рекламе. Вряд ли им доставит удовольствие даже краткое упоминание об этом событии в прессе. Однако мы не могли пройти мимо этого факта, поскольку он дает нам долгожданный повод рассказать о наисущественнейшей сфере российского антикварного бизнеса — о черном рынке.
Черный рынок старого искусства — явление международное, солидное и почтенное: как по возрасту, так и в силу весьма существенных функций, которые ему приходится выполнять. Все дело в специфике товара. Искусство, как известно, бесценно, и в отсутствие прейскурантов уровень цен на старинные произведения определяется в процессе сделок, заключаемых в узко профессиональной среде, участники которых зачастую не видят смысла информировать о них широкую общественность и налоговую инспекцию. О результатах публика узнает позднее и косвенно — по ориентировочным ценам и перемещениям вещей, всплывающих на рынке легальном — в коллекциях аукционов, магазинов и галерей. Было бы большой натяжкой считать, что легальный рынок вовсе не участвует в ценообразовании и распределении товара. В конце концов именно здесь устанавливается предельно возможная, "призовая" цена вещи, не говоря уже о приоритетах спроса, тенденциях коллекционерской моды и прочем. Однако степень влиятельности легального рынка находится в прямой зависимости от числа так называемых случайных покупателей — потребителей, не связанных с антиквариатом профессиональными узами. Круг таковых ни в одной стране не может быть особенно широк. В нашей же, отдельно взятой, — прямо скажем, крайне узок.
В настоящее время, несмотря на впечатляющее расширение легальной сети торговли антиквариатом, около 90% сделок в сфере старого искусства продолжают заключаться в России "в тени". Цифра может показаться преувеличенной, если не вспомнить, что основным покупателем антиквариата продолжает оставаться дилер-коллекционер. Как мы уже отмечали не раз, дилерские покупки превалируют даже среди сделок, заключаемых легально. Но для дилера куда более естественно попросту договориться со своим коллегой до того, как интересующая его вещь выйдет на рынок, где может вызвать еще чей-нибудь интерес, чреватый ростом цены. Для продавца же конкретное предложение всегда предпочтительней "журавля в небе" — возможных выгод публичной реализации. Тем более что наиболее заманчивый "журавль" — "призовая" цена, которую может снискать вещь на крупном и авторитетном аукционе, — предполагает готовность владельца изъять свой товар из оборота месяца на два (на срок формирования коллекции аукциона, подготовки и публикации каталога) и оплату труда аукционеров. Последняя же в ведущей аукционной фирме "АЛЬФА-ART", например, составляет почти треть вырученной за вещь суммы. Кроме того, конфиденциальность сделки избавляет от необходимости делить ее коммерческий успех с государством. Даже для легализовавшихся продавцов выгода конфиденциальных сделок подчас предпочтительней публичного имиджа. Нам известны случаи, когда аукционеры сознательно обедняли состав своих коллекций, уступая заманчивым доаукционным предложениям.
"Сокрытие доходов" — наиболее специфичный из тех немногих грехов, которые законопослушная общественность может инкриминировать теневикам антикварного бизнеса. Хотя во мнении обывателей "черный рынок" однозначно ассоциируется с миром криминала: кражами, выстрелами в ночи, "фальшаками" и прочим, все эти неприятности едва ли не в большей степени опасны для легальных продаж, чреватых искусом слегка "обуть" случайно подвернувшегося дилетанта и способных вызвать нездоровый интерес охотников за чужими деньгами. "В тени" — среди профессионалов — отношения, как правило, корректны. Залогом успешной работы дилера-теневика, кроме знания предмета и конъюнктуры рынка, являются его связи — с коллекционерами, музеями, просто с богатыми клиентами, обставляющими антиквариатом интерьер. Прочность этих связей важнее сиюминутной выгоды от удачной аферы. Известное лукавство позволительно в силу безнаказанности лишь в отношении случайных клиентов. Как, наверно, был бы удивлен владелец александровского бокала алмазной грани с расписным медальоном молочного стекла, попади ему в руки номер Ъ от 29 января, где этот предмет, выставленный в салоне "АНТИКВАРИАТ" за 850 тыс. руб., был назван лучшей вещью недели. Он же продал его "девочкам" из одного арбатского магазина за 25 тыс. руб. Как только за незадачливым продавцом закрылась дверь, находившийся тут же знаток перекупил бокал уже за 85 тыс. руб. Стекло не являлось предметом его занятий, поэтому несколькими днями позже он уступил его специалисту за 250 тыс. Нам не известно, сколько еще ходил по рукам этот бокал, прежде чем попал в государственный салон. Заметим лишь, что последний его владелец несколько погорячился, оценив его в указанную выше сумму: за 850 тыс. бокал покупателя не нашел. Коммерческий же успех всех предыдущих сделок изнутри рынка воспринимается отнюдь не как афера или криминал, а как законный гонорар за знания и компетентность.
Подобного рода продажи и перепродажи представляют основной корпус сделок, которыми живет черный рынок антиквариата. Над всем эти возвышается группа более представительных теневиков международного класса, работающих равно на вывоз и на ввоз. Приоритеты ввоза и вывоза определены опять-таки узостью и бедностью российского рынка. Так, поскольку основной непрофессиональный потребитель антиквариата у нас сейчас занят не формированием серьезных коллекций, а обстановкой офисов и вилл, выгодно ввозить интерьерные предметы второй половины прошлого века (типа той бронзы, что прибыла в Санкт-Петербург), а вывозить уники, до серьезных затрат на покупку которых новый российский покупатель еще не дозрел.
На западном рынке, преизобилующем добротными, но расхожими изделиями прошлого века, они крайне недороги. Например, хороший комод второго рококо с шикарным маркетри в Париже можно купить за $800, в Москве же он стоит от $2500. Зато его аналог, выполненный лет на сто раньше — в 1760-70-х годах, в Москве можно купить за те же деньги или незначительно дороже — наш богатый покупатель не видит между ними особой разницы. На Западе же цена комода с маркетри XVIII века в десять раз превышает стоимость такого же, но XIX века. Отсюда — растущий на глазах экспорт уникальной мебели XVIII века и раннего ампира.
Та же ситуация в секторе живописи. В Лондоне ежедневно проходит несколько аукционных торгов, не говоря уже о лавках и предрассветных "вернисажах" на знаменитом "тюремном рынке" близ Тауэра, на которых распродаются мастеровитые, но ремесленные, плохой сохранности или сомнительные полотна европейских школ XVII-XIX вв. ценою примерно $800-1200. Пересекая границу нашего весьма бедного добротной западноевропейской живописью отечества, они дорожают раз в пять. Зато уникальные вещи, кисти высоко котирующихся среди серьезных коллекционеров мастеров, переезжают на Запад. Здесь показательна история одного известного полотна, приобретенного года два назад в Ленинграде за $50 000 и проданного музею Сан-Суси за 1,3 млн марок ($780 000).
Кроме того, выгодно вывозить и предметы из явно недооцененных российским рынком секторов: старинные куклы и игрушки, art deco и некоторые другие. Зато практически иссяк, за отсутствием коммерческих резонов, поток икон. Только уники теперь выгодно вывозить в таких традиционных областях российского антикварного экспорта, как серебро русских фирм рубежа веков и авангард. Расхожие же серебряные вещи внутри страны сейчас стоят дороже, а поздние произведения русских авангардистов-эмигрантов активно ввозятся в основном из Парижа и Нью-Йорка. Импортируется сейчас и реалистическая русская живопись, сильно вздорожавшая внутри страны благодаря успехам легальных аукционных продаж.
Как правило, "теневики" снисходительно относятся к деятельности легальных антикварных фирм, иронизируя по поводу сочувственной информации, публикуемой о них в прессе. Пресса тоже чувствует себя не лучшим образом, вполне сознавая, что, информируя читателей, в силу вполне понятных причин, только о результатах легальных продаж, освещает лишь надводную часть айсберга антикварного бизнеса. В адрес легальных антикварных фирм злопыхают лишь самые неудачливые и завистливые из теневых дилеров. Солидные же прекрасно понимают, что публичная деятельность их легализовавшихся коллег, поднимающих планку внутренних цен и пробуждающих интерес к старому искусству, немало способствует успеху их собственной деятельности. Гораздо более печально, что официальное реноме фирмы по прежнему нисколько не отражает ее реальный вес в антикварном бизнесе.
Черный рынок не причина, а следствие существующего положения вещей. Его нельзя запретить, можно лишь уменьшить его значение, повышая рентабельность широких публичных продаж, формируя общественный спрос. Примером может служить протекционистская политика правительства США, стимулирующая приобретение произведений искусства. Здесь от подоходного налога освобождается удвоенная сумма, потраченная на их покупку. Причем очевидно, что при таком положении дел стимулируется интерес к дорогим, коллекционным вещам. У нас же, напротив, вложения в искусство не поощряются. В новом положении, которое может вступить в силу с первого апреля, отменяется пресловутая 30-процентная пошлина на ввоз произведений искусства в страну. Но это распространяется лишь на вещи, чья оценка не превышает $10 000. Таким образом из-за непреодоленной классовой неприязни к большим деньгам стимулируется ввоз не коллекционного, уникального, а ходового дилерского товара. Государство практически стимулирует самое неприятное направление деятельности современного черного рынка — ввоз в страну расхожего антикварного барахла, что неизбежно ведет к качественному обеднению (если не засорению) российского рынка. В принципе не важно, поступит этот товар в легальную продажу или будет продан "в тени". Главное, что уникальные вещи по-прежнему остается выгоднее перевозить и реализовывать бесконтрольно. А непредсказуемость их судьбы в гораздо большей степени, чем международные миграции произведений или же неизбежный финансовые нарушения, составляют реальное зло "черных" продаж.
НАТАЛИЯ Ъ-СИПОВСКАЯ