В Дармштадте (Германия) открылась инсталляция Ильи Кабакова, выполненная при участии композитора Владимира Тарасова — "Случай в музее, или музыка на воде". Впервые "воображаемый музей" Кабакова и Тарасова был построен в галерее Фельдмана в Нью-Йорке; на сей раз он располагается в стенах музея настоящего. Рассказывает ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ.
Поднявшись по крутой лестнице помпезного здания ХIХ века, зритель попадает прямо под купол Landesmuseum. Там его с наивной приветливостью встречают кафе с длинными сосисками и стойка для зонтиков, а в глубине маячат скелеты птеродактилей и прочие приметы музея "общего профиля", или, по-русски, краеведческого. Этот мирный, симпатичный и немного провинциальный музей — идеальное место для инсталляции Кабакова и Тарасова, которая за тяжелой дубовой дверью буквально обрушивается на голову посетителя. Там располагаются два очень темных зала, бордовый и зеленый, с лепными золотыми карнизами, низкими потолками (вся обстановка, включая даже полы, сделана Кабаковым) и картинами в тяжелых рамах. Кажется, пахнет пылью, словно в детских воспоминаниях о Третьяковской галерее. Типичны и сюжеты полотен — "Доярка с коровами", "Новая учительница"... Сонная гармония, однако, нарушена. Очевидно, в музее произошла катастрофа: с потолка потоками льет вода, наполняя расставленные повсюду ведра, ржавые кастрюли и тазы. Стулья наспех покрыты полиэтиленом, а смотрители, видимо, ушли за слесарем: ситуация, сродная с вечностью, а следовательно — с высоким искусством.
Тем из отечественных зрителей, что склонны смеясь расставаться со своим прошлым, эта инсталляция доставляет истинное наслаждение узнавания. Тех, кто пошел по пути вытеснения неприятных воспоминаний, она скорее раздражает. Мне ближе была первая реакция, хотя, в общем, обе они достаточно поверхностны. Мы нередко преувеличиваем "региональный" характер творчества Кабакова, тогда как на Западе его воспринимают в качестве своего рода Феллини, художника, который работает со своим весьма личным опытом, но выстраивает из него нечто до смешного всем понятное, и понятное тем более, чем больше оно гиперболизировано и абсурдно. Кабаков — художник развернутой метафоры, и его сильная сторона — потрясающая конкретность деталей, "материальной основы" всякой метафоры. Из-за этого его работа может выглядеть пародией, но она таковой не является. Субъект иронии, автор, у Кабакова не выдвинут гордо на первый план, а, напротив, растворен в сверхчеловеческом величии придуманного художника Степана Кошелева, которому якобы удалось создать новый метод в искусстве, взяв все лучшее и самое прогрессивное у разных художественных течений. Кабаков испытывает перед Кошелевым нешуточный комплекс неполноценности.
Инсталляции Кабакова обычно рассчитаны на несколько уровней восприятия и не пропускают высокомерно точку зрения "просто зрителя". Смысл этой работы — чистый эстетический жест: воссоздание гармонии из какофонии. Походив ошеломленно меж кастрюль и тазов, зритель постепенно превращается в слушателя: звуки капающей воды становятся для него настоящей музыкой (филигранная работа композитора, исполнителя, звукорежиссера и конструктора водяных труб Владимира Тарасова). Переходя из одного зала в другой, зритель/слушатель попадает во вторую, совсем другую часть музыкальной пьесы — но так, что еще находится под властью звуков первой. Художник и музыкант создали синтетическое произведение искусства, аналогию которому можно найти в "виртуальной реальности" компьютерной игры, режиссером и сценаристом которой выступил Кабаков.
Инсталляция Кабакова — фактически о самом жанре инсталляции, центральном в современном искусстве. С начала нашего века, когда авангардисты утратили надежду на взаимность обывателя с деньгами, они стали творить в расчете на музей. В конце столетия художник, как правило, работает в самом музее, стуча молотком: он строит свою инсталляцию. После выставки она, скорее всего, будет разобрана, упакована и начнет вместе со своим автором скитаться по свету. Тема работы Кабакова и есть такой "временный музей", "руины музея" — что есть не только поэтическая метафора, но и весьма актуальная тема сегодняшней научной мысли об искусстве на Западе. При неуклонном сближении исследовательской и художественной практик не исключено, что вскоре музейные экспозиции бывшего советского искусства будут дополняться потоками воды из прорванных труб — для контекста (если включить интеллектуальное восприятие), или, что то же самое, для атмосферы — если предпочесть уровень эмоций.