В Зальцбурге завершился самый скромный фестиваль самых больших звезд на свете — "Неделя Моцарта". Здесь можно было услышать и увидеть всю концертную элиту мира. Темой фестиваля стали интерпретации Моцарта. За жизнью гениев наблюдал специально для Ъ АЛЕКСЕЙ Ъ-МОКРОУСОВ.
"Неделя Моцарта" проходит в Зальцбурге в 52-й раз. За это время она перестала быть неделей — нынешний фестиваль длился, например, десять дней. В отличие от знаменитых летних фестшпилей в Зальцбурге, Моцартвохе не только короче, но и специализированнее: здесь никогда не увидишь ни оперы, ни спектакля, не послушаешь знаменитых писателей или поэтов. Только музыка — зато в каком исполнении! Плотность звезд на единицу музыкального времени мало с чем сравнима. В этом году выступали Венские филармоники и квартет Ардитти, Малеровский камерный оркестр и ансамбль Les Musiciens du Louvre Grenoble. Дирижировали и солировали Пьер Булез и Кристиан Тилеман, Сильвен Кембрелинг и Марк Минковски, пели Диана Дамрау и Магдалена Кожена.
Главной темой нынешнего года стали моцартовские интерпретации — во всех смыслах этого слова. Во-первых, сам Моцарт был не прочь интерпретировать современников и предшественников. Фестиваль открылся ораторией Генделя "Мессия", которую Моцарт переработал в соответствии с требованиями своего времени. Впрочем, вмешательства были скромные: Моцарт лишь кое-что сократил и сделал инструментовку пары мест. Исполнялись и другие произведения, к которым Моцарт так или иначе приложил руку, например, цикл квартетов Гайдна op. 33. Да и самого себя Моцарт любил процитировать, что особенно заметно в его клавирных концертах. А что уж до последующих веков, то все они так или иначе прошли под знаком зальцбургского гения. Бетховен, Берг, Лигети... неискушенному слушателю трудно представить, насколько безграничен и неожидан может быть список авторов такого фестиваля.
Но, пожалуй, самым неожиданным поворотом темы стал Моцарт как интерпретатор религиозных текстов. В программе в связи с этим появились и духовные сочинения Оливье Мессиана, но главным в меню стало концертное исполнение "Освобождения Ветулии" (в оригинале называется по-латыни: Betulia liberata). Столь близкая к опере-сериа оратория на библейский сюжет об Юдифи, спасающей осажденный город от войск Олоферна, была заказана Моцарту во время его итальянского путешествия в 1772 году. В качестве либретто использован текст неизменного Пьетро Метастазио (к нему в XVIII веке обращался еще десяток композиторов). В центре его оказывается спор между Озией (тенор Джереми Овенден) и аммонитским царем Акьором (бас Георг Цеппенфельд) о существовании лишь одного бога.
Считается, что религиозное особенно близко Николаусу Арнонкуру, сумевшему переподчинить себе вкусы местной публики. И брат его — известный теолог, и сам он — важнейший специалист по ранним и редко исполняемым произведениям Моцарта, фактически заново их открывший, впервые начав исполнять их на больших сценах в начале 70-х. Но в этот раз господину Арнонкуру, дирижировавшему своим ансамблем Concentus Musicus Wien, пришлось разбираться скорее с музыкой, чем с теологией. Певшая Юдифь знаменитая Марьяна Мийянович официально была не в голосе — об этом публике с извинениями объявили перед началом, и вытаскивать пришлось оркестру и другим певцам, прежде всего Любе Органазовой, певшую партию Амитали. В итоге все получилось. В том числе показать, какую важную роль сыграло "Освобождение Ветулии" в моцартовской биографии, завершив вместе с "Луцием Суллой" юношеский период его творчества и уже фактически открывая эпоху зрелого Моцарта. Сам композитор вернулся к оратории лишь однажды, когда, переехав в Вену, он играл ее для кружка богатых меломанов. Считалось, что композитор дописал для этого исполнения еще пару фрагментов, хор и квинтет, но обнаружить их так и не удалось. Зато Арнонкур обнаружил для слушателей связь некоторых трагических моментов в "Освобождении" с последующим творчеством Моцарта, прежде всего с "Реквиемом", в котором на закате жизни композитор процитировал одну из тем оратории.
Пьер Булез вместе с парижским Ensemble intercontemporain составил программу из серенад четырех авторов — Моцарта, Шенберга, Лучано Берио и себя самого. Кажется, находящийся в прекрасной форме 82-летний Пьер Булез (не так давно немецкие критики признали его лучшим дирижером года) повлиял на всю программу нынешнего моцартовского фестиваля, так много тут было необычных сближений и интеллектуального напряжения. Даже Антон Веберн, один из самых сложных композиторов ХХ века, попал в программу. Так эстетика, прежде казавшаяся возмутительной и революционной, становится сегодня академической нормой.
Кристиан Тилеман являет собой совершенно иной тип дирижера, для которого музыка — утонченное наслаждение, а эстетизм превыше всего. Бетховенская программа, предложенная Тилеманом вместе с оркестром Венских филармоников, открывалась Первым концертом для фортепиано с оркестром, где хватает отсылок к поздним клавирным концертам Моцарта. Солировал Ларс Фогт, новая пианистическая звезда, впервые, как ни странно, добравшийся до Австрии. Пианисты вообще украсили в этом году фестиваль — особенно молодой любимец Зальцбурга Мартин Штадтфельд (он покорил местную публику дебютом на последнем летнем фестивале). Но Фогт показал тот класс игры, что приходит только с внутренней зрелостью и который невозможно имитировать лишь техническим совершенством. Ему даже пришлось сыграть на бис — что на концертах венцев допускается нечасто.
Во втором отделении Кристиан Тилеман дирижировал Седьмой симфонией — не понятой и не принятой современниками Бетховена. Наверняка ставший бы официальным наследником Герберта фон Караяна, Тилеман ушел в свое время из Берлинской оперы, сославшись на то, что не может уже смотреть из ямы на радикальную оперную режиссуру и предпочитает заниматься чистой музыкой (именно по этой причине, должно быть, сегодня его имя все чаще муссируется в качестве будущего музыкального директора Венской оперы). В Седьмой он легко свел счеты с историей, по обыкновению недопонявшей гения. Быстрые темпы не помешали Тилеману увидеть, насколько лиричен за внешней бравурностью Бетховен, как космичен он в знаменитом алегретто, как близко уже стоит в Седьмой у порога Девятой симфонии.
По интонации явно антибулезовское прочтение, построенное скорее на мощи звука, чем доверии к тишине, оказалось настолько ярким, что способно примирить у гроба Моцарта все возможные типы интерпретаций и его музыки, и музыки потомков. Собственно, благодаря этому Моцарт и смог пережить кошмар прошлогоднего юбилея, вступив в новый год своей жизни как ни в чем не бывало — розовощеким, порой легкомысленным, порой мистически серьезным и столь универсальным в этом своем мире, что только диву даешься: что, что все еще заставляет нас не меньше Моцарта любить Иоганна Себастьяна Баха?