Вчера знаменитый французский архитектор Доминик Перро распространил пресс-коммюнике, в котором заявил, что расторжение с ним контракта на строительство второй сцены Мариинского театра позволит "местному проектно-строительному комплексу воспользоваться результатом работы, выполненной международным коллективом", а главное — "развеивает надежды, что образцово проведенный конкурс мог повлиять на строительную практику России". В интервью корреспонденту Ъ АЛЕКСЕЮ Ъ-ТАРХАНОВУ ДОМИНИК ПЕРРО поделился своими впечатлениями от работы в России.
В июне 2003 года французский архитектор Доминик Перро выиграл международный конкурс на проект второй сцены Мариинского театра в Санкт-Петербурге. В 2006 году проект был передан в Государственную экспертизу, которая вернула его с многочисленными замечаниями — бюро Доминика Перро должно было устранить их к марту 2007 года. В конце января 2007 года Федеральное агентство по культуре и кинематографии расторгло с Домиником Перро договор на проектирование. При этом было объявлено, что господин Перро остается автором проекта и ему будет поручено осуществление авторского надзора.
— Зачем вы распространили это коммюнике? Вы хотите как-то повлиять на происходящее?
— Нет. Оно адресовано европейцам, моим коллегам, до которых стали доходить странные слухи из России о том, что проект новой Мариинки "посредственный", "с грубыми ошибками, достойными третьекурсника" и так далее. Я должен был им объяснить все с моей точки зрения. Потому что нельзя просто сказать: "Мы хотим осуществить ваш проект, месье архитектор, но мы в то же самое время собираемся расторгнуть ваш контракт, месье архитектор".
— Вы не согласны с позицией Михаила Швыдкого, который обвиняет вас в затягивании сроков и некачественной работе?
— С этим согласиться никак не могу, а кое в чем согласен. Согласен, например, что расторжение договора на настоящий момент лучшее решение, позволяющее всем вернуться на исходные позиции.
— Что означает расторжение контракта? Ноги вашей больше не будет в Петербурге?
— Расторгнут контракт, который давал мне возможность перейти от фазы проекта к стадии рабочих чертежей. Я еще не знаю, что это означает. Хотят ли избавиться от лауреата конкурса, хотят ли прикончить проект или, как меня уверяют, это просто вопрос организации работы? Увидим.
— Переговоры были мирными?
— Да, мы заключили очередной пакт о ненападении. Я испытал огромное облегчение. Хотя, конечно, и разочарование испытал тоже. Теоретически все правильно, потому что невозможно кому бы то ни было, будь это самый великий архитектор или самое мощное проектное бюро, разрабатывать рабочие чертежи в чужой стране. Во всех восьми странах, где мне довелось строить, рабочие чертежи разрабатывались местными архитекторами — вместе со мной, конечно.
— Может, с этого надо было начинать?
— Мне на это намекали в 2003 году, но я не хотел уходить раньше, потому что работа над проектом не была закончена. Сейчас по проекту, который мы отдали заказчику, можно построить оперу в любой стране, близкой к России по типу климата,— ну, в Финляндии, например. Это нормально: иностранный архитектор сдает готовый, подчеркиваю, готовый проект, а местные архитекторы занимаются документацией, экспертизой и постройкой. Логичная последовательность, вы не находите?
— Почему же эта, как вы говорите, логичная процедура не была предусмотрена с самого начала?
— Потому что ничего, вообще ничего не было предусмотрено с самого начала, и в этом глупость ситуации. Государственный заказчик никак не позаботился о том, чтобы работать с иностранным архитектором. Очень качественно провели конкурс, результаты его никто не оспаривал. Все было открыто, прозрачно, разумно. Затем все начало валиться. Пошли взаимные обвинения. Но ведь все равно многое удалось — нельзя сказать, что работа не была сделана. Она была сделана в разумные сроки, пусть не мгновенно, но бюрократические процедуры и не позволяли идти слишком быстро. Так повсюду: и в Корее, и в Китае, и в Италии, и даже в моем Париже. Так что, если хотите, я доказал, что в России работать можно, хотя это и непросто.
— Вы создали свое русское архитектурное бюро...
— Я не очень-то хотел организовывать эту русскую контору, брать на себя иную ответственность, кроме архитектурной, но меня заставили. Мне сказали — иначе мы не примем у вас проект, не примем ни одного чертежа, у вас не будет права подписи. И я основал бюро "Доминик Перро. Россия" с хорошими архитекторами, инженерами и юристами. Но на то, чтобы их найти, потребовалась куча времени.
— На пресс-конференции в Санкт-Петербурге Михаил Швыдкой утверждал, что ваши сотрудники "заточены" под выигрыш конкурсов, а в строительстве слабы.
— Сегодня я строю более чем на миллиард евро в главных городах мира, и хотелось бы, чтобы господин Швыдкой был лучше информирован. Помните, говорили о том, что меня чуть ли не привлекут к суду. Да меня уже давно привлекли к суду! Я строю здание Европейского суда в Люксембурге с бюджетом в два раза больше, чем у Мариинского театра. Оно уже в лесах. Не так уж мы слабы в строительстве. Но если заказчик повторяет, что твой проект — работа посредственная, плохо сделанная, то надо разрывать контракт. Я только не пойму: к чему подписывать договор, если проект посредственный? Да выбросьте его в помойку! Зачем договариваться, чтобы стать владельцем проекта, сделанного школяром?
— Вас ждут переговоры по поводу конкретики авторского контроля?
— Да, потому что я автор проекта, но у меня нет контракта. Так что единственная возможность для меня влиять на события — это сказать, может ли театр, который будет построен, носить мое имя. Ситуация бессмысленно драматичная. Я-то думаю, что все просто. Если заказчик хочет построить, как он сказал публично, проект Доминика Перро, нужно, чтобы заказчик дал возможность Доминику Перро оставаться рядом с проектом — в позиции автора, консультанта, руководителя надзора. К тому же, насколько я знаю, функция авторского контроля в России не так сильна, как в Европе, где авторский контроль это, по сути, руководство работами. Когда мы строили Национальную библиотеку в Париже, 60 архитекторов следили за производством работ и качеством архитектуры. Шестьдесят! А здесь? Неужели я один буду бегать по набережной Крюкова канала? Как это себе представляет заказчик? Я этого еще не знаю. И еще я хочу сказать о русской драме.
— О русской драме? Вы вроде бы строите оперу.
— Вот что я хотел бы вам сказать с тремя восклицательными знаками. То, что происходит, не является чем-то из ряда вон выходящим. Ситуация, конечно, не самая приятная, но она расставит нас всех на свои места. Мы ведь партнеры со своими интересами. Я всегда говорил, что нужна кооперация между русской группой и иностранной. Чтобы с какого-то момента русские архитекторы взяли бы главенство, оставив мне функцию консультаций и авторского надзора. Это было бы правильно.
Я не просился в Россию, меня пригласили участвовать в конкурсе, я не интриговал, чтобы меня выбрали, мой проект признали лучшим, а там были и русские архитекторы. Мы не в суде, мы строим вместе проект. Нет ни обвиняемого, ни присяжных. Пора прекратить обмениваться коммюнике и интервью. Я устал от интервью, я предпочту поработать за чертежной доской, вместо того чтобы отвечать на ваши вопросы. Тяжело заниматься архитектурой в условиях постоянных конфликтов. А мы переживали в России только драмы. Какой в этом смысл? Зачем устраивать драмы? Можно строить огромные необыкновенные здания в атмосфере радости. Будем больше Моцартом, будем меньше Вагнером.