Вчера в Санкт-Петербургском Государственном Драматическом Театре на Литейном состоялась премьера чеховских "Трех сестер" в постановке Александра Галибина. Это второй постановочный опыт известного киноактера, несколько лет назад, к удивлению многих, решившего сменить профессию и поступившего на курс к Анатолию Васильеву. Первыми зрителями предпринятой им новой трактовки драмы Чехова были друзья театра и критики, собравшиеся на прогоне 17 марта.
Опыт Александра Галибина, будто решившего свести счеты с надоевшим ему донельзя Чеховым, можно признать любопытным в одном случае — если представить, что молодого ищущего режиссера по неизвестным причинам принудили поставить "Трех сестер" и он, внутренне протестуя, подчинился. Протест его оказался вполне зримым и вылился в пародию на классическую мхатовскую постановку Немировича-Данченко, которая тоже присутствует в спектакле Галибина: время от времени сцена пустеет, затемняется и зритель превращается в радиослушателя — запускается шуршащая фонограмма 1940 года с голосами Станицына, Георгиевской, Грибова, Ливанова и других патриархов великой сцены.
Приняв чеховский прием "снижающих параллелей" как безусловное руководство к действию, режиссер Галибин буквально выворачивает наивных данченковских персонажей наизнанку. Романтизм сестер, стремящихся на родину, в Москву, оборачивается пошловатым жеманством заштатных дамочек. Они тучны, скучны и безвольны. Прекрасная характерная актриса БДТ Нина Усатова (Ольга), равно как ее партнерши — опытная Ольга Самошина (Маша) и начинающая Марина Шитова (Ирина), намеренно лишены индивидуальных характеристик, и об их работе в "Трех сестрах" сказать решительно нечего. Полковник Вершинин (Евгений Меркурьев) странно сочетает в себе черты Скалозуба и Мармеладова. Карикатурен и придурковат Кулыгин (Евгений Иловайский), словно списанный со знаменитого чеховского Тонкого: кажется даже, что вслед за словами "'Станислава' имею" последует "вот жена моя Луиза, сын Нафанаил". Некрасивый барон Тузенбах, конечно же, весьма привлекателен и свеж. Вместо малютки Бобика из коляски вылезает всклокоченная голова взрослого дядьки, и так далее. Непонятно только, почему Соленый все-таки загримирован под Лермонтова, как и указано в пьесе.
Спор Александра Галибина с постановочными канонами МХАТа распространился и на литературный первоисточник. Диалоги в спектакле разрушены совершенно и заменены попытками отрывочных монологов, то есть драматургия "Трех сестер" подверглась капитальной ревизии, словно бы речь шла о "Вишневом саде", где никто друг друга не слышит и не слушает. Этот прием оказывается также значимым, в лихом споре Галибина с Немировичем-Данченко: фонограмма доносит до зрителя-слушателя те самые знаменитые диалоги. Расчленение чеховской драмы на реплики, бросаемые в никуда, является не следствием плохой ансамблевой игры актеров, а следованием изначальной установке Галибина на то, что всем этим ничтожным людям попросту нечего сказать. Все их мысли сплошь ничтожны, все фантазии заземлены, все чувства фальшивы. Поэтому Маша, повторяющая "У Лукоморья дуб зеленый...", может просто не знать, что у Пушкина дальше. А доктор Чебутыкин, вычитав в газете "Бальзак венчался в Бердичеве", точно помнит: Бердичев — город, Бальзак — не уверен.
Хотелось бы думать, что приступая к "Трем сестрам", Александр Галибин преследовал и иные цели, кроме уже достигнутых в борьбе с МХАТом и Чеховым. В его задачу, наверное, входило разоблачение провинциальной затхлости, "косящей" под романтизм. Но, к сожалению, спектакль в Театре на Литейном оказался слишком провинциальным для победы над "провинцией в себе".
ИННА Ъ-ТКАЧЕНКО