премьера театр
Московский театр Et Cetera показал премьеру спектакля по ранней и практически не имеющей в России сценической истории пьесе Бертольта Брехта "Барабаны в ночи". Этот смелый выбор материала сделал ученик Сергея Женовача Уланбек Баялиев. Рассказывает РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Молодой человек ушел в армию, попал на войну, пропал там без вести, считается давно мертвым — а когда все-таки возвращается в родной город, обнаруживает, что любимая девушка не просто не дождалась его, но уже беременна от другого. Сюжет, что и говорить, сам по себе не имеет ни национальности, ни эпохи. Общечеловеческий сюжет. Если бы его разрабатывал криминальный очеркист, бывший солдат убил бы или соперника, или неверную, или себя, или всех скопом. А Бертольт Брехт, сочиняя в 1919 пьесу "Спартак" (так, по имени германского революционного движения, назывались поначалу нынешние "Барабаны в ночи"), поместил житейскую историю в контекст революционной эпохи. Это была пьеса на злобу дня. Поэтому "оживший" солдат Андреас Краглер, обнаружив измену девушки Анны, не хватается за пистолет, а отправляется прямиком на охваченные беспорядками улицы Берлина. Но как только осознавшая ошибку Анна находит его в хаосе революции и возвращает ему себя, Краглер забывает о Розе Люксембург и грезит о личном счастье с любимой.
Пьесу Брехта — в зависимости от угла зрения — можно прочитать как мелодраму, как революционную агитку или как сатирический памфлет. Впрочем, когда сам автор решил перечитать ее в начале 50-х — будучи уже всемирно признанным классиком и главным драматургом ГДР, Брехт готовил сборник своих ранних сочинений,— его охватило чувство стыда. Задним числом он осознал, что его Краглер предал революцию ради мелкобуржуазного счастья. Автор обозвал собственное раннее сочинение комедией и строго предупредил читателей первого немецкого государства рабочих и крестьян, что они должны испытывать к Андреасу Краглеру не сочувствие, а презрение.
Молодой режиссер Уланбек Баялиев, бог весть почему решивший прочитать пьесу, которую даже театроведы помнят в лучшем случае по названию, с Брехтом-классиком не согласился и пьесу эту совершенно справедливо посчитал не только неплохой, но и нашему времени созвучной. "Я свинья, и свинья бежит домой" — в этой финальной фразе главного героя режиссер прочитал не гневное авторское обличение, а признание права маленького человека послать к черту любую праведную борьбу за права рабочего класса и заняться собственной жизнью. И то сказать, рабочий класс весьма сомнителен: в уличной компании Краглера — какие-то люмпены, матросня да подвыпившие проститутки.
Сочтя пьесу современной, господин Баялиев не стал "осовременивать" ее упаковку. Он предпочел показать культурность и уместность исторических и театральных ассоциаций. Оформление Юрия Гальперина отсылает к образам немецкого экспрессионизма: темные конструкции на раздетой темной сцене, какие-то гигантские вентиляционные шахты, узкие сопла невидимых двигателей, из которых вырывается злой белый пар, в общем, бездушный мир угрожающих и враждебных человеку механизмов. В такой среде особенно остро чувствуется неуют звериной, продутой всеми ветрами военно-революционной эпохи, когда из-под каждого лица выглядывает какая-то нечеловеческая гримаса, а к каждому телу словно подведено вызывающее судороги напряжение. Историческая перспектива прорисована в спектакле ненавязчиво, но тоже правильно: в надменно-иронических интонациях и эстрадной выправке официанта уже видится грядущее десятилетие веселого гедонистического угара, кабаре и т. д. Но и то, что придет на смену еще через десять лет, тоже тут как тут: словно черт из преисподней, выскакивает из люка на сцену молоденький еще совсем путчист с косой челкой, гитлеровскими усиками и безумным блеском в глазах.
Вспомним, что это все-таки первый спектакль молодого режиссера на столичной профессиональной сцене. Очень сильным впечатлением два года назад стала его "Поздняя любовь" на превратившемся теперь в Студию драматического искусства курсе Сергея Женовача. Большая часть похвал досталась тогда "Мальчикам" самого господина Женовача. Но настоящим открытием — открытием режиссерского имени — был как раз камерный, тонко проработанный спектакль Уланбека Баялиева по пьесе Островского. Наивно было бы ожидать, что из студенческой аудитории-теплицы дебютанту удастся выехать на сцену буржуазного репертуарного театра на боевом победном коне. Но то, что господин Баялиев настоял на Брехте, говорит об упорстве и самостоятельности репертуарных решений. А сам спектакль "Барабаны в ночи" убеждает, что режиссер изобретателен, решителен и владеет пространством.
Спектаклю, пожалуй, не хватает живости — не наносной, а органической, рождающейся в работе режиссера с актерами. Вероятно, не хватило времени. Или все-таки опыта. Сами актеры со временем, как принято говорить, распределятся, перестанут жать и суетиться, войдут в согласие с большим режиссерским "механизмом" спектакля — а это именно механизм. Но сделать убедительным итог уже вряд ли удастся. И дело не в том, что счастье Крагера и Анны, ради которого затевался спор с драматургом, оказывается незавидным и наверняка призрачным: Валерий Панков и Наталья Ноздрина укладываются спать прямо на пол, прикрывшись вместо одеяла звенящим листом металла. А в том дело, что путь каждого из них к этой минуте не прослежен, потерян в общей, весьма умело и со вкусом созданной картине. Все-таки такая история должна быть хотя бы немножко мелодрамой.