выставка скульптура
Вчера в Московском доме скульптора открылась выставка конкурсных работ на памятник Осипу Мандельштаму в Москве. Конкурс проводится по инициативе Мосгордумы, жюри вынесет свое решение 24 января. Комментирует ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН.
Конкурс оказался каким-то слишком хорошим. Жалко, что из всех вариантов будет реализован только один, я бы предпочел увидеть воплощенными три проекта и не возражал бы против четвертого. Я даже стал думать в ненужную сторону — не над тем, какой бы памятник следовало установить, а как это у скульпторов так здорово получилось. Я был так удивлен, что после открытия выставки поехал смотреть место, где собираются установить Мандельштама, думая, что, может быть, место их завело. Скульптура в данном случае — это соединение поэта с пространством, и коль скоро поэта более или менее знаешь, стоит взглянуть на пространство.
Честно сказать, на первый взгляд менее подходящего места не сыскать. Памятник установят около дома десять в Старосадском переулке, где в общей квартире жил брат Мандельштама, Александр Эмильевич. Это дом конца XIX века, для Москвы даже роскошный, петербургский, с парадным двором. Но если в этом дворе он удерживает буржуазную добропорядочность, то вокруг себя производит смятение от вторжения чужеродного тела в московский хаос. Там сильный перепад рельефа, дом стоит на выровненной площадке, а на улицу Забелина выходит четырехметровой подпорной стеной, у которой теперь помойка. Вдоль стены — недоулица, безымянный переулок, а напротив — опять же подпорная стенка, бывшая то ли ограда, то ли стена снесенного строения начала XIX или даже XVIII века. За стеной — крошечный флигелек усадьбы XIX века, вросший в землю на две трети высоты. Вот эта похоронившая его земля, площадка четыре на десять метров и есть место для памятника. Сложное место, и мне даже пришла малодушная мысль, что памятник надо было ставить во дворе дома, куда, кажется, и выходили окна комнаты Мандельштама,— это была бы правильная монументальная композиция.
Но, пожалуй, в этой торжественности есть что-то неуместное. Помимо тех, кто вещает от имени власти, поэты не оставляют заметных следов в материальном мире. Они в нем физически неуместны, живут где-то сбоку, сидят где-то с краю, и каждый раз, натыкаясь на их окна, досадуешь — неужели вот здесь? Вот этот кусочек земли у флигеля, эта кривая припека сбоку регулярного пространства — мандельштамовское место? Даже если оно поразительное по правильности. Сам о себе написал эпитафию: "Мало в нем было линейного, нрава он был не елейного, и потому эта улица, или верней — эта яма, так и зовется по имени этого Мандельштама". Вот — безымянная улица, яма с помойкой. Теперь будет памятник этого Мандельштама.
Сложность обзора выставки в том, что проекты под номерами и известен только общий список скульпторов. Поэтому авторство следует определять самостоятельно — это вроде загадки. Очевидно, что любые отгадки остаются под вопросом.
Для трех скульпторов Мандельштам оказался, как мне кажется, поэтом не слишком известным или, во всяком случае, непонятным. Это не в осуждение. Анри Матисс в свое время нарисовал иллюстрации к "Улиссу" Джойса не читая роман — и все довольны. Просто по самим скульптурам понятно, что предмет ваяния не поэзия, а что-то другое.
Прежде всего это касается работы Дмитрия Тугаринова (известного памятником Суворову на перевале Сен-Готтард в Швейцарии) в соавторстве с Вячеславом Бухаевым (определяю по почерку Бухаева, известнейшего шрифтовика, которого ни с кем не перепутаешь). Мандельштам тут взлетает над подпорной стенкой на улицу Забелина темной расстрелянной тенью (видны дырки от пуль). Я полагаю, это метафорический расстрел, но, если памятник поставят, возможно, люди будут считать, что Мандельштама буквально расстреляли, а не просто сгноили в лагере. По пластике скульптура напоминает популярного в фильмах ужаса персонажа — невинную жертву, которая летает в сумерках и пронзительно шепчет жалобы, пугая обывателей.
Схожий принцип — в работе Леонида Баранова в соавторстве с архитектором Павлом Андреевым (определяю по архитектору). Хотя Леонид Баранов известен своей литературоцентричностью (он много лепил Достоевского), но в случае с Мандельштамом, кажется, образ определили не литературные соображения. Мандельштам стоит в позе распятого, но без креста, и даже не столько стоит, сколько летит, напоминая шагаловских героев. Возможно, принципиальную роль сыграло то, что памятник устанавливается в месте конфессиональных пересечений, в треугольнике между Ивановским монастырем, лютеранской кирхой в Старосадском переулке и московской синагогой.
Похожее архитектурное решение — в работе скульптора Андрея Тарасенко (памятник Эдуарду Стрельцову на стадионе "Торпедо" в Москве) в соавторстве с архитектором Владимиром Ломакиным. Тут Мандельштам герой не столько своей поэзии, сколько воспоминаний о нем, причем не столько такой, каким он был, сколько такой, каким его хотели бы видеть. Это уверенный в себе, воспитанный, хорошо одетый, преуспевающего вида стареющий еврей, излучающий благорасположение. Вероятно, Осип Эмильевич не был бы оскорблен таким памятником: он иногда, судя по мемуаристам, был не против произвести именно такое впечатление. Правда, в этом случае он, возможно, возмутился бы: почему, если они ставят мне такой памятник, они мне не дали дачи в Переделкине и квартиры в первом подъезде дома писателей в Лаврушинском переулке! Это не стыдный памятник, и боюсь, что наш город, стремительно улучшающий благосостояние, захочет видеть поэта именно таким.
Три следующих работы резко отличаются от описанных. Прежде всего, это абстрактная скульптура Андрея Красулина, которую ни с чем не перепутаешь. Сомневаюсь, что этот памятник будет установлен и даже, что автор рассчитывает на победу. Также в принципе не являюсь любителем абстракции в скульптуре. Но здесь происходит нечто поразительное. Андрей Красулин представил даже не памятник, а десятки бронзовых скульптур, и каждая из них является точным пластическим выражением стихотворений Мандельштама. Вот уж для кого эта поэзия действительно звучала, пока он работал,— он ухитряется точно уловить соединение ордерности и витальности ранней лирики, постепенный распад, руинизацию метрики в 20-е годы, странные умирающие органические тела стихотворений 30-х — эти произведения интересны даже и не как эскизы памятников, а именно как эксперимент перевода поэзии в пластику, и я думаю, что этот цикл бронз господина Красулина может остаться в истории скульптуры. Вообще, это поразительно, когда заказной конкурс на памятник вдруг провоцирует человека на серьезное искусство. Вероятно, этому автору было что сказать о Мандельштаме и без конкурса.
Во-вторых, это работа Лазаря Гадаева в соавторстве с архитектором Александром Гагкаевым (определяю методом исключения). Скульптура вдохновлена едва ли не самой известной фотографией Мандельштама в профиль, с высоко задранным носом и выпяченным подбородком, по которой его всегда и рисуют. В этом памятнике черты карикатурности точно сочетаются с незащищенностью, самоуверенная гордость пророка со слабостью помнящего о погромах жидка. Тут лучшее архитектурное решение. Подпорная стенка срывается, вместо нее делается лестница, по которой и идет Мандельштам, причем идет не по центру, а как бы чуть сдвинувшись с него,— положение фигуры в пространстве точно соответствует ее пластике.
Проблема в том, что хотя в нашем городе можно снести все что угодно, но вот в случае с памятником Мандельштаму, боюсь, окажется, что эта подпорная стенка — след истории и сносить ее нельзя. В этом, впрочем, есть определенная логика, ведь около этой стенки Мандельштам точно стоял, ходил мимо нее каждый день. Во всяком случае, кажется, именно это руководило последними из участников конкурса — Дмитрием Шаховским и Александром Бродским (по характерному почерку обоих). Скульптура вдохновлена той же фотографией, но здесь — только голова Мандельштама, которая лежит на стеле из поставленных друг на друга кубов — они создают то же двойственное ощущение силы и хрупкости одновременно. Что же касается архитектурного решения, то здесь, пожалуй, ощущается пристрастие Александра Бродского ценить то, что уже получилось, и ничего не рушить. Кусок земли памятник здесь обживает, как комнату, в которой надо расположить нехитрый скарб — ящики с книгами, свою голову. В каком-то смысле это самое адекватное решение. Ощущение уютности создается из бесприютности, величия — из крошечности земли, монументальности — из неустойчивости. Не знаю, как жил Мандельштам в комнате в общей квартире дома в Старосадском, но думаю, как-то так и жил. А если не здесь — то в Воронеже. Или еще где-то.