балет премьера
12 января 2007 года сцена Александринского театра, видевшая более 100 лет назад премьерный провал чеховской "Чайки", стала свидетельницей возвращения птички. Балетную версию знаменитой пьесы на музыку Рахманинова и Скрябина, представленную Борисом Эйфманом, смотрела ОЛЬГА Ъ-ФЕДОРЧЕНКО.
В "Чайке", по словам балетмейстера, пришла пора "новых хореографических форм". Кстати, в спектаклях "канонического Эйфмана" последних 15 лет я не припомню хоть каких-нибудь образцов форм классических, традиционных: ни grand pas, ни pas daction, ни захудаленького pas de deux. "Чайка" — балет типично эйфмановский: повышенный градус "духовности", истеричная взвинченность, изощренный акробатизм движений, кордебалетные перестроения по кругу и в шеренги. Впрочем, значительно понизился градус эротического накала в дуэтах, меньше игр с мебелью — балетный станок в "Чайке" существует лишь для того, чтобы выполнять экзерсис (на нем никого не распинают), на стульях просто сидят (и даже не совокупляются), а у зеркала банально расчесывают волосы.
Из всей массы персонажей, населяющих чеховскую пьесу, в спектакле Эйфмана выделена четверка главных героев, а действие перенесено в балетный зал. Неофит Константин Треплев (Дмитрий Фишер) тщетно пытается обратить балетное сообщество в ярых приверженцев танца модерн. Метания между классикой и модерном выпускницы Нины Заречной (Мария Абашова) усугубляются ее виражами между молельной (репетиционный класс) и будуаром. Прима Аркадина (Нина Змиевец) тоже не прочь пометаться по будуарам, но классике, в отличие от Заречной, не изменяет. Завсегдатай будуаров "модный хореограф" Тригорин (Юрий Смекалов, танцовщик, о котором могут только мечтать академические театры с классическим репертуаром) неприлично юн (выглядит ровесником Треплева, что напрочь снимает декларируемый Эйфманом конфликт поколений) и талантлив — "сочиненные" им композиции на премьере вызвали бурные аплодисменты зала.
Перед эйфмановской "Анной Карениной", я помню, волновались: "А будет ли паровоз?" На "Чайке" такой же вопрос вызывал монолог про людей, птиц, львов и куропаток. Господин Эйфман на пресс-конференции загадочно улыбался, обещая, что никаких птичьих тушек никто не увидит. Тушек действительно не было. Зато было дано пластическое воплощение фразы "Ужас... ужас... ужас...". Нечто бесформенное (помесь улитки, динозавра и курицы) извивалось, ползало, поглощая все новые и новые жертвы, а рыдающая Бессмертная душа (Заречная в серебристом комбинезончике, делавшем ее похожей на сперматозоид из комедии Вуди Аллена) с ученической тщательностью воспроизводила комбинации "ниспровергателя" классических устоев Треплева. Действительно, ужас.
Кстати, борьба Треплева против засилья банальностей также решена через систему пластических символов — и это единственный ребус господина Эйфмана в "Чайке". Балет начинается и заканчивается одной и той же сценой: Константин сидит в замкнутом кубе, пытаясь раздвинуть его грани. Вначале это ему удается. Однако в финале, потерпев фиаско в продвижении идей, Треплев залезает во взломанную было им конструкцию, любовно возвращает грани на прежние места и, скрючившись, успокаивается. Вывод: классика вечна.
А что же до столь разрекламированного перед премьерой хип-хопа, который артисты разучили со специально выписанным из Парижа виртуозом этого направления Slyde, то большого эффекта он не произвел. Куда больше запомнилось моральное падение Заречной, танцующей на столе перед пьяной публикой умирающего лебедя.