концерт классика
В концертном зале имени Чайковского Михаил Плетнев вместе со своим Российским национальным оркестром и хором Владимира Минина исполнил две танеевские кантаты: "Иоанна Дамаскина" и "По прочтении псалма". В редко вспоминаемую классику вслушивалась ЕКАТЕРИНА Ъ-БИРЮКОВА.
"Пройдут годы, и русский классик Танеев станет для истории русской музыки явлением грандиозным, совершенно самобытным и единственным, и в свете его непогрешимого мастерства, быть может, померкнут в своем историческом значении многие величины". Так писал умнейший музыковед Леонид Сабанеев в 1930 году — дело было уже в эмиграции. И вот прошли годы, на днях композитору Танееву довольно тихо исполнилось 150 лет, и не очень полный зал Чайковского, в котором дал концерт Михаил Плетнев, стал самым серьезным музыкальным приношением классику.
Сергей Танеев так и не занял место в первом ряду у нас и до сих пор практически неизвестен Западу. Первое, что про него вспоминают,— это удивительные человеческие качества. Второе — его ум и его учеников, среди которых Скрябин, Рахманинов, Глиэр, Метнер. И уже третье — саму музыку. В этом порядке достоинств одновременно сила и слабость его творчества. Музыкант светлый и рациональный, даже можно сказать, опьяненный своей трезвостью, он поставил целью разъять музыку, как труп, и уже из трупа заново слепить красоту. Его главный научный труд, с которого фактически началось русское музыковедение, называется "Подвижной контрапункт строгого письма" и посвящен тому (добаховскому) периоду европейской музыки, когда математический расчет для композиторов был не менее важен, чем все остальное.
В русской истории такого периода не было, и Танеев — и своим творчеством, и своей наукой — решил эту дыру заткнуть. В результате его музыка пленяет безукоризненной сконструированностью, где все идеально — красота, чувственность, добро. Зла там как будто и нет. Смерть есть, но она не страшна. Про смерть и вечность идет речь и в двух кантатах, написанных в самом начале и в самом конце творческого пути композитора и исполненных в зале Чайковского. Если "Иоанн Дамаскин" (соч. 1) на слова одноименной поэмы Алексея Константиновича Толстого все же время от времени звучит, то "По прочтении псалма" (соч. 36) на тексты Хомякова остается раритетом.
Михаил Плетнев с его рационализмом, отрешенностью и подозрительным отношением к спонтанному проявлению эмоций, на мой взгляд, самый подходящий дирижер для этой музыки, и не впервые за нее берется. Обе кантаты были им уже исполнены в Лондоне. Но беда в том, что одной дирижерской воли для исполнения этой музыки, где даже вокальное соло — это прежде всего упражнение для ума и души, а уж потом для связок и легких, мало. Кантаты подразумевают внушительный состав участников, в обоих случаях — оркестр и хор, а в "Псалме" — еще и квартет солистов (в концерте Михаила Плетнева он оказался на удивление пестроватым: почти незаметное сопрано Ольги Поповой, густое, настоянное меццо Марианны Тарасовой, резкий тенор Борислава Молчанова и корректный бас Дмитрия Белосельского).
И тут танеевские вещи почти что проваливаются между "двух стульев" — хоровые фуги, организованные по всем правилам западной полифонии, требуют заграничной, возможно, даже барочной культуры звукоизвлечения, но принадлежность к русской классике обрекают их на саунд из разряда "уж как на небе солнцу красному слава". А это нередко означает слипшуюся фактуру и отсутствие мобильности в быстрых эпизодах. Именно так обстояло дело в исполнении мининского хора — постоянного партнера РНО (они вместе записали "Дамаскина" на Deutsche Grammophon).
К тому же хор оказался маловат, ему явно не хватало мощи и устойчивости. В "Дамаскине" Михаил Плетнев старался к нему прислушиваться, тем более что во второй, невероятной чистоты акапельной части ничего другого и не остается. Но в "Псалме", где музыка гораздо драматичнее, а инструментальная часть гораздо интенсивнее, он совсем хор заглушил оркестром, который вышел к просветленному торжеству финала полным победителем над всеми. В том числе, кажется, и над самим композитором.