Споры о державе
Европа и Азия: два пути
Европейская история вселила в сердца многих аналитиков наивную веру в то, что свобода и порядок естественным образом идут вместе. После нынешней катастрофы в Ираке стало очевидно, что это расхожее мнение необходимо пересмотреть. Для этого мы должны избавиться от желания делать обобщения на основании исключительно опыта Запада. И, к сожалению, Европа и Азия представляют нам противоречащие друг другу примеры государственного строительства. В Азии сильные государства редко были сильными демократиями. В отличие от европейских коллег, азиатские лидеры достигали силы за счет отказа своим гражданам в большинстве политических свобод.
Для понимания этих двух представлений о государстве британский социолог Майкл Манн предлагал различать деспотическую и инфраструктурную власть. Первую характеризует склонность государства принимать решения, не советуясь с обществом. Вторую — способность государства эффективно реализовывать свои решения на всей подконтрольной территории. У современных европейских демократий нет деспотической власти их абсолютистских предшественников, но они управляют своими территориями гораздо эффективнее их.
Считается, что европейские государства были построены прежде всего благодаря централизованному налогообложению и воинскому призыву. Часто говорят, что все дело в войнах. Королям нужны были деньги для ведения войн, что ставило их в зависимость от держателей богатства, способствуя установлению договорных отношений между государством и обществом.
Но дело не только в войнах. Европейские контрактные государства становились сильными не только благодаря контрактам между элитами. Вследствие активного вовлечения простых людей в большую политику в Европе стало возможно высокое налогообложение богатых. По этой же причине появилась необходимость формирования национальной системы управления и распределения. Если измерять силу государства через уровень налогообложения, то окажется, что величайший ее рост в Европе был связан не с военными нуждами, а с давлением со стороны рабочих и крестьян в конце XIX — начале XX века. Дания, Швеция и Норвегия не были главными участниками европейских войн, но были главными площадками рабоче-крестьянских движений за политику перераспределения доходов.
На самом деле влияние войн на формирование сильных государств и в Европе, и в Азии было скорее косвенным. И если первая мировая война привела к бурному расцвету массовой политики в Европе, то вторая мировая произвела похожее действие в Восточной и Юго-Восточной Азии. Здесь до второй мировой войны не было современных сильных государств, за исключением Японии. Изменения стали происходить вследствие неистового вторжения Японии, которое разрушило колониальные государства и их системы контроля над обществом, выпустив из бутылки джинна массовой политики. По всему региону возникали народные антияпонские движения, которые остались важной политической силой, даже когда Япония отступила.
Государства победившего антикоммунизма
Но если требования европейских народных масс после первой мировой войны были выражены в основном реформистским языком демократического социализма, то политическим языком азиатских народных масс стали радикальные коммунистические призывы. В этом смысле Азия больше похожа на Россию, чем на Европу. Но ключевым совпадением остается то, что сильные государства возникли и там и там скорее как реакция на вызовы массовой политики, а не на внешнюю угрозу.
Все сильные капиталистические государства Азии демонстрируют явные следы борьбы с коммунизмом. Южная Корея и Тайвань в первые десятилетия после второй мировой войны выглядели как военные диктатуры. Внешняя угроза была сильной, рабочее движение подавлено, провозглашался отказ от демократии во имя национальной безопасности. Но при этом часто забывают, какие усилия правительства в Сеуле и Тайбэе прилагали к распространению государственной власти в сельскую местность с тем, чтобы предупредить крестьянские восстания. В городах государственные стратегии экономического роста были направлены на обеспечение постепенного повышения зарплат в секторе экспортно-ориентированного производства. Госстроительство и в Южной Корее, и на Тайване стимулировалось насущной необходимостью борьбы с коммунистической опасностью изнутри, а не только снаружи.
Есть похожие моменты и в истории Сингапура. Сингапур был географическим центром юго-восточноазиатского коммунизма в конце 40-х и 50-х годов ХХ века. Исследователи послевоенного периода описывали Сингапур как город еще более запущенный и перенаселенный, чем Рангун. Забастовочная активность была высокой. Мощное участие масс в политике после 1945 года вызвало ответную реакцию государства. Известно, что она выражалась в насилии; менее известно, что государство также очень внимательно отнеслось к экономическим нуждам простых сингапурцев, развивая жилищное строительство и следуя стратегии роста, позволявшей повышать зарплаты.
Это еще более очевидно в случае с Малайзией и Индонезией, сумевшими не только построить сильное государство, но и успешно преодолеть "сырьевое проклятие". Сильное государство возникло здесь тоже как реакция на всплеск массовой политики. И власти Малайзии, и несколько позднее режим Сухарто в Индонезии вели вооруженную борьбу с повстанцами и одновременно, подобно корейскому и тайваньскому государствам, направляли значительные усилия на предотвращение крестьянских восстаний путем распространения социальных услуг и перераспределения ресурсов в пользу села.
Политический урок Евразии
Если говорить коротко, государственное строительство в Европе и Азии, возможно, имело не так уж много различий. Сильные государства, независимо от того, были они демократическими или авторитарными, возникали, чтобы противодействовать массовым политическим движениям. Если массовая политика отсутствовала, политические и деловые элиты были склонны использовать власть для обслуживания собственных интересов и пренебрегать работой по формированию эффективной госвласти и распространению госуслуг на низший уровень.
Как все это соотносится с проблемой государственного строительства в России? Наиболее вероятный сценарий, при котором российское государство станет таким же сильным, как современные европейские и азиатские государства,— это творческая реакция политической элиты на возрождение массовой политики. Эта реакция может происходить как от относительно демократического, так и от относительно авторитарного политического режима.
Впрочем, есть и альтернативный сценарий, более характерный для постколониальных государств,— это ставка на тесный альянс между чиновничеством и экономической олигархией. Если Россия пойдет этим путем, то, боюсь, она уподобится слабым и дезинтегрированным государствам, которые мы наблюдаем в большинстве стран постколониального мира, и не станет таким инфраструктурно сильным государством, как Корея, Тайвань, Малайзия и Сингапур.
Статья написана на основе лекции в рамках проекта "Русские чтения" Института общественного проектирования.