Теперь по субботам Ъ предполагает рассказывать о главных событиях недели в мире, которые так или иначе затрагивают Россию. Сегодня мы выбрали одну тему — конфликт в Боснии. Он подошел к роковой черте: в полночь с воскресенья на понедельник истекает срок ультиматума НАТО боснийским сербам и мусульманам. Главком сил ООН на Балканах Майкл Роуз и его подчиненные уже было сочли, что удар по сербам (а то, что это будет удар именно по ним, мало кто сомневался) в "мягком подбрюшье Европе" — дело почти решенное. Ну чем не роскошь — полигон для современных вооружений не где-то в песках Аравии, а прямо в Европе. Можно сказать, об этом мечтали почти 50 лет. В успех переговоров уже никто почти не верил, а занимались в основном спутниковой съемкой местности. В НАТО любят говорить, что теперь знают местность вокруг Сараево "как собственный карман". Однако исследования собственного кармана отвлекли Запад от того факта, что за дипломатическим столом остался еще один игрок — Россия. Теплилась слабая надежда, что именно у ее дипломатов и припасен тот самый козырь, который все уже считали вышедшим из игры. Поэтому его появление на столе было обречено на фурор. Обозреватель Ъ СЕРГЕЙ ЦЕХМИСТРЕНКО считает, что если отвлечься от сиюминутной политической суеты, можно увидеть, что первое серьезное столкновение интересов России и Запада с того времени, как к аббревиатуре СССР прибавилась приставка "экс", закончилось в ее пользу. У нее прорезался свой голос. Вышедшие было уже из-за стола покурить и размяться перед военными играми удивленно оглянулись...
Почти полтора века назад Россия испытала унижение, по масштабам невиданное для нее. Потерпев поражение в Крымской войне, она лишилась почти всего, что символизировало ее державное величие и для императора Николая I, и для графа Толстого, и для малороссийского помещика. Она лишилась флота на Черном море, свободного выхода к Средиземному, союзников и престижа. И мало до кого в Европе дошел тогда истинный смысл знаменитой фразы нового министра иностранных дел поставленной на колени России — князя Александра Михайловича Горчакова, призванного медленно, но верно потопить — вослед черноморскому флоту в Севастопольской бухте — Парижский мирный договор. Князь в ответ на обвинения в нарочитой изоляции страны от европейских дел (а таковыми тогда, в частности, считалось участие в подавлении революционных движений по всему Старому свету), заявил следующее: "Император сосредоточится на внутреннем развитии России и будет бросать взор на дела внешние лишь тогда, когда российские интересы этого безоговорочно потребуют". "Железный канцлер", говорят, сказал, что "Россия дуется", но это вовсе не так: она сосредоточивается. Минуло лишь два десятилетия, и изумленная Европа вновь была вынуждена считаться со "сосредоточенной Россией", сумевшей одолеть турецкого султана и освободить большинство балканских народов, включая нынешних участников боснийской драмы.
С тех пор много воды утекло: князья более не руководят в России министерствами, родились и умерли — большей частью бесславно — империи, некогда блиставшие по всем континентам. А два года назад, после развала Союза, о России стало модно говорить как о "веймарской". В ожидании помощи с Запада она поддерживала на внешней арене многие рекомендованные им шаги. К их числу можно смело отнести поддержку антисербских санкций, да и вообще следование до недавних пор в боснийском кризисе в прозападном фарватере. Лишь иногда Москва пыталась напомнить о себе демаршами вроде попытки заставить ООН распространить санкции и на хорватов. Положение изменилось лишь после российских выборов, когда, напуганный перспективой прихода к власти националов и коммунистов, Кремль начал смещать акценты во внешней политике — сначала на словах, а потом и на деле. Когда кто-то толкнул под руку — дескать, МИД и г-н Козырев играют на чужом поле, — вспомнилось старое правило УЕФА: на чужом поле порой один гол идет за два.
Реакцию Москвы на решение НАТО о бомбардировке в Боснии предугадать было нетрудно. Если уж даже в тихом голосе преемника канцлера Горчакова — Андрея Козырева, которого до недавних пор трудно было упрекнуть в нелояльности Западу, — послышались металлические нотки, значит, точно допекли. А когда главный инициатор бомбардировок президент США Билл Клинтон не дозвонился по hot line до некстати прихворнувшего Бориса Ельцина, стало ясно, что назревает сенсация: единого концерта великих держав на этот раз не будет, а Москва не хочет больше плясать под саксофонные наигрыши из Белого дома.
Искра надежды в западных столицах вспыхнула лишь однажды: во-первых, Борису Николаевичу полегчало, во-вторых, Клинтон пробился таки со звонком в Россию. Хотя детали разговора оснований для кривотолков будто не давали (речь там шла о вразумлении Москвой и Вашингтоном своих "подопечных" в Боснии — сербов и мусульман), появились слухи, что Россия опять "все сдаст". Слухи стали муссироваться еще больше после заявления чутко реагирующего на изменение конъюнктуры Козырева. После телефонного общения президентов он дал понять, что в качестве крайней меры Москва готова и поддержать бомбардировки. Аналогичным духом было проникнуто и выступление на Совете Безопасности постоянного представителя России в ООН Юлия Воронцова, готовящегося, кстати, занять посольское кресло в Вашингтоне и ожидающего агремана из Белого дома. А американская коллега г-на Воронцова г-жа Мэдлин Олбрайт заявила даже, что после бесед с ним и консультаций Козырева с госсекретарем Уорреном Кристофером убедилась в "понимании русскими" легальности натовской акции. Однако мнение г-жи Олбрайт свидетельствует скорее о другом — ее непонимании самости русской политики вообще.
Увы, Запад в очередной раз неправильно понял Бориса Ельцина. В понедельник Москва в резких выражениях отвергла приказ ООН о передислокации части своего контингента в бывшей Югославии из тихой Хорватии в бурлящий Сараево. А на другой день Ельцин вообще заявил прибывшему в Москву британскому премьеру Джону Мейджору, что если некто попытается "решить вопросы по Боснии" без России, так ему этого не позволят. Патриотизм президента моментально нашел отклик в МИД, где вообще сильно приободрились "государственники". Они всегда болезненно реагировали на сдачу позиций России в Европе, тихо роптали — в рамках мидовской этики — в курилках, и вот дождались своего часа. Во времена Горчакова, например, таким дипломатом был "освободитель Болгарии", знаменитый генерал Николай Павлович Игнатьев, полагавший, что Россия, конечно, могла бы ограничиться ролью наблюдателя европейских событий (и прежде всего главных в те времена — "восточных", то есть балканских), но это сулит ей большие проблемы в будущем. Вот и теперь, выступая в среду в Думе, замминистра иностранных дел Сергей Лавров (он метит на место Воронцова в ООН) заявил, что главная задача российской дипломатии — не допустить реализации "нелегитимного и не вписывающегося в решения ООН" ультиматума НАТО. Но особенно такая позиция характерна для другого заместителя Козырева — Виталия Чуркина, который столь основательно взялся за российскую балканскую политику, что, хотя никого, в отличие от Игнатьева, пока там и не освободил, вполне бы заслуживал в старой России титула Боснийский. Чуркину-Боснийскому даже пришлось отказаться от ставшего недавно вакантным места посла при ЕС в Брюсселе (его тайной мечты), поскольку в МИД никто, кроме него, не в состоянии разобраться в сербо-хорвато-мусульманских хитросплетениях. И, как оказалось, не зря. Ему, судя по всему, и достанутся лавры балканского миротворца после сенсационного успеха на продолжавшихся всю неделю переговоров в эпицентре событий. Хотя точки над "i" еще не расставлены.
Сейчас модно рассуждать, что у России нет, дескать, на Балканах экономических и политических интересов, а посему нечего туда и соваться. Действительно, общность веры с сербами (о чем любят философствовать национал-патриоты) не может после 70 лет советского атеизма восприниматься как серьезный довод для отечественных обывателей. Но не следует упускать из виду других обстоятельств. В условиях, когда "зона жизненных интересов" России в Европе подползает к границам Смоленщины, она просто не может себе позволить так вот просто взять и уйти с Балкан, где она имеет — пусть и небольшое — влияние. Быть может, не за горами час, когда с отменой санкций против Сербии на ее рынок ринутся иностранные бизнесмены. И тогда вопрос о том, что же делала Москва накануне 21 февраля 1993 года, будет иметь несколько иной смысл, чем сегодня. Правда, готовя ответ на него, не стоит забывать завет все того же генерала Игнатьева: "Ничто не было бы так противно нашим интересам, как необдуманные действия, способные нас вовлечь в войну на Балканах".