премьера опера
В "Геликоне" прошла премьера оперы Мусоргского "Борис Годунов" в постановке Дмитрия Бертмана. Над новым прочтением классики горевала ЕКАТЕРИНА Ъ-БИРЮКОВА.
Как многое в этом году, геликоновский "Борис Годунов" приурочен к 100-летию Дмитрия Шостаковича, так как для постановки была выбрана именно его редакция. Композитор сделал ее в 1940 году по заказу Большого, но впервые исполнена она была только через 20 лет в Кировском театре. Если учесть, что сам Дмитрий Шостакович к тому времени покончил с оперным жанром (спасибо статье "Сумбур вместо музыки" 1936 года), а к Мусоргскому относился с огромным почтением, то не стоит сомневаться в серьезности его работы над "Борисом".
Главных ее особенностей две — огромный состав оркестра (что не очень удобно для небольших, пусть даже арбатских, пространств "Геликона") и полный набор из всех 11 имеющихся картин, напоминающий что-то вроде академического собрания сочинений, из которого постановщик уже может выбирать то, что хочет (что как раз очень удобно).
В наше время, склонное к аутентизму, эта возможность мало кого увлекает. Хорошим тоном считается брать ту редакцию, что осталась от самого Мусоргского, то есть первую — семикартинную, мужскую, где нет польского акта и, соответственно, Марины Мнишек. Однако, что и говорить, для эстетики Дмитрия Бертмана Марина — это слишком лакомый кусочек, чтобы идти на поводу у моды. А имя Шостаковича — отличный рекламный ход, прикрывающий большое количество фальши в оркестре (помимо главного дирижера Владимира Понькина с ним работает молодой маэстро Константин Чудовский).
Господин Бертман отобрал восемь картин (спектакль заканчивается Грановитой палатой, сцены под Кромами нет), заметно, правда, их покромсав. Режиссер решил не ходить проторенными дорожками, оставить в покое Бориса и народ, с которыми и так все ясно, а сконцентрироваться на теме самозванства и фигуре Самозванца. Так что сцена у фонтана, где тот выясняет отношения с польской красоткой, стала в этой постановке одной из самых запоминающихся. Из головы нейдет, как лежащая навзничь Марина поднимает ногу под углом 90 градусов и, не переставая петь, поводит ею вокруг тех гришкиных мест, до которых может дотянуться (в том спектакле, что смотрела я, этой героиней была Лариса Костюк).
Впрочем, самого фонтана, а также других исторических достопримечательностей в спектакле нет. Декорации, придуманные постоянными художниками театра Игорем Нежным и Татьяной Тулубьевой, больше всего напоминают ступенчатые конструкции для празднования Дня города перед мэрией на Тверской. А их верхняя часть многозначительно намекает на долгострой Вавилонской башни. Под ступенями мается народ с закрытыми сетками лицами, демонстрирующими отсутствие свободы слова на Руси. Сверху протекает не менее тяжкая жизнь знати (русская тоже в масках, польская — без), одетой в кровавые одежды, которой на лестнице приходится и полонез танцевать, и драки устраивать. Что и говорить, привычка преодолевать пространственные трудности у геликоновского хора одна из самых ценных.
По ступеням туда-сюда ходит небольшой фуникулер, отгороженный красным музейным шнурком и предназначенный для перевозки власти. Ее заветными символами служат колом стоящий золотой царский кафтан и огромное количество шапок Мономаха, наглядно показывающих, что даже самое святое в нашей стране может оказаться подделкой. Прокатиться на фуникулере много желающих: сам Борис Годунов (молодой крепкий бас Андрей Серов), его сын Феодор (вместо привычного меццо эту партию поручили тенору Андрею Паламачуку, которого довольно плохо слышно), князь Василий Шуйский (Вадим Заплечный), иезуит Рангони (Сергей Топтыгин), Марина и, конечно, сам Гришка-самозванец, который, по мысли Бертмана, на самом деле является Юродивым.
Совмещение двух теноровых партий в одной не то чтобы ноу-хау Бертмана, но для нашей сцены весьма смелый и многообещающий ход. Однако, как ни странно, в данном случае он не усложняет, а, наоборот, делает более примитивным образ комбинированного героя, суть которого сводится к тому, что он крайне неприятен на вид, одет в лохмотья, постоянно чешется и все больше визжит, кричит и хохочет, чем поет (это вовсе не упрек Василию Ефимову, такова роль).
Остальные находки Дмитрия Бертмана, которых он со своей характерной плакатной удалью для этой работы насочинял даже больше обычного, тоже скорее напоминают сборник анекдотов, чем что-либо более серьезное. Шинкарка (Мария Масхулия) шинкует капусту и ест ее из гришкиных рук только потому, что в тексте либретто он один раз назван кормильцем. Пимен-отшельник (Дмитрий Скориков) ведет в финале свой смертоносный рассказ, сводящий Бориса в могилу, под беззвучное нашептывание Шуйского. Мнишек оказывается той самой Богородицей, которая не велит молиться за царя Ирода, до этого успевая побыть блудницей Магдалиной с голым плечом и гламурной модницей, примеряющей кокошник. Таких отдельных приколов можно найти еще очень много, но в общую историю они все равно не складываются, поскольку сборник анекдотов — на то и сборник, чтобы читать его с любого места.