В Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко готовится премьера балета "Золушка" в постановке Олега Виноградова. В разгар репетиций с балетмейстером ОЛЕГОМ ВИНОГРАДОВЫМ, бывшим художественным руководителем Мариинского театра, встретилась ТАТЬЯНА КУЗНЕЦОВА.
— Вы ставите сказку. Это выбор театра или у вас настроение такое?
— Вы меня порадовали своим вопросом. Потому что сегодня на сказку уже никто не посягает. Сегодня век абсолютного идиотизма. Ставит все с ног на голову, а про сказки все забыли. Отсюда и дети рождаются такие, квадратные. Я считаю, что самое важное в воспитании ребенка — рассказывать ему сказки, чтобы он приобщился к этой красоте, и к этой радости, и к этому миру, и к этому волшебству. Безусловно, моя "Золушка" — это прежде всего сказка. А выбирала дирекция — то ли сама, то ли по договоренности с моим дорогим учеником Димочкой Брянцевым (пропавший без вести летом 2004 года в Чехии экс-худрук Музтеатра имени Станиславского и Немировича-Данченко. — Ъ), который тоже любил сказки. Это был первый полнометражный балет в моей жизни: я поставил его в Новосибирске, когда мне было еще 26 лет.
— И с тех пор ничего в нем не изменили?
— Я принципиально не меняю этот спектакль, ставя его во многих театрах мира. Потому что мне хочется показать людям, чем был балет в то время, с чего мы, новое поколение хореографов, начинали. "Золушка" — балет о времени. Я очень чувствительно отношусь ко времени, особенно к эрозии времени. Но в этом балете ничего менять не хочу. Балет очень сложный — и по композиции, и по рисунку, особенно по кордебалету. Кордебалет — это моя любовь, это основа основ. Если в театре есть кордебалет, будет все остальное. Здесь очень хорошая школа для кордебалета и для солистов материал — будь здоров. Самое главное, это балет для детей, а раз для детей, значит, для взрослых.
— То есть никаких двойных смыслов, аллюзий...
— Я ненавижу эти концептуальные заморочки. Сейчас все сошли с ума, черт-те что делают: "Князя Игоря" в космических костюмах или "Снегурочку", где Ярило-солнце в образе бомжа с мусорным баком таскается по сцене, вы уж меня извините.
— Справляется ли с вашей хореографией труппа, ведь она пережила нелегкие времена: бездомность, отсутствие худрука?
— Она еще не пережила. Она еще переживает. То, что досталось этому театру, не дай бог никому. Я не могу сказать, что кордебалет готов, и не виню его в этом: сейчас нельзя требовать многого. Солисты — другое дело. Они опытные профессионалы, у нас четыре состава на главные роли. Это, я считаю, нормально: у меня в Кировском на каждую роль — от ведущей до корифеев — было, как правило, пять составов. Поэтому у нас за 20 лет не отменился ни один спектакль, не было ни одной замены. Уровень театра определяется именно соревнованием, конкуренцией и духом соперничества.
— Вы оставили Мариинский театр 10 лет назад при детективных обстоятельствах. Писали о взятках, полученных вами и директором театра от иностранного импресарио, о вашем задержании. Потом все разом стихло. Что же все-таки тогда произошло?
— Не хочу об этом рассказывать, это сейчас каждый день происходит — борьба за сферы влияния. Что в этом приятного? Это грязь. Вот поэтому я и уехал в США. И не жалею об этом.
— У вас уже тогда была своя школа в Вашингтоне?
— Была и процветала. Меня пригласил в Америку Джордж Буш-старший, который написал мне письмо лично, с надеждой, что я подниму уровень американского балета. С конца 1989-го я уже имел контракт. И все кировские звезды танцевали у меня в Вашингтоне. Зачем мне было цепляться за Кировский театр? Чтобы завтра пришли и тебя кокнули?
— Как так "кокнули"?
— Вот так, трижды покушались. То, что я сейчас с вами разговариваю, — просто чудо.
— Что ж вы не уехали после первого покушения?
— Я уехал. Зализал раны и подумал: "Они же этого и добивались. Зачем подарки-то дарить?" Вернулся обратно. Понимаете, театр бросить не так просто и 20 лет жизни не сразу можно от себя отсечь. И после того как вас вернули с того света, вы у себя на столе находите ампулу, которую, как говорят, используют спецслужбы. Газ — вам просто становится плохо с сердцем. А потом диагноз: инфаркт. И никаких следов. Эту ампулу проверили в спецлаборатории.
— То есть в покушении участвовали спецслужбы?
— Я ничего не хочу говорить.
— Но это дело расследовали?
— Естественно, всем этим занималась прокуратура, которая доказала, что ко мне никаких претензий нет, все сфабриковано. До суда, конечно, не дошло.
— А преступников нашли?
— Их и искать не нужно было. Я просто не хотел, чтобы это продолжалось дальше. Господь мне сказал: "Хватит, давай уезжай". И теперь я живу под Вашингтоном в раю. Тишина, зелень, семья, ребенок — через три дня ему будет пять. Работа. Одна школа в Южной Корее, в Сеуле. Там же моя труппа "Юниверсал Балет Компани". В Америке вторая школа — великолепная, условия потрясающие. Естественно, я забрал туда лучших педагогов из Мариинского театра, костюмы, декорации, все. Наши выпускники нарасхват, работают во всех театрах мира. Ведь что самое главное в жизни? Когда ты нужен, когда тебя рвут на части, когда тебе смотрят в рот, когда все ждут твоего приезда и твоего появления для того, чтобы ты сказал и все встало на места. Так я и живу последние 16 лет. Но, конечно, такого уровня балета, как у нас, у них никогда не будет. Собственно, такого не будет нигде и никогда, независимо от того, что падение балета сейчас в России катастрофическое.
— Почему это катастрофическое?
— Потому что эта так называемая псевдодемократия, этот хаос и этот бардак, который творится, он же коснулся всего. Какие раньше были театры, сколько трупп...
— Но Мариинским театром и сегодня восхищается весь мир. Вы не следите за его гастролями?
— Почему же? Всегда бываю на спектаклях. Но не хочу это комментировать.
— У вас так много дел. Зачем вам Москва?
— Я дружу с этим театром, и когда случился весь этот ужас с Димой, они нуждались в помощи. А так мне здесь действительно нечего делать — ни в Петербурге, ни в Москве.
— А новые спектакли вы ставите?
— Пока нет. Но собираюсь. Скоро. В Южной Корее. Позову вас, когда поставлю.