Хроническая почечная недостаточность все равно бы развилась у Владика Летуева рано или поздно. Если бы болезнь обнаружили во младенчестве и вовремя прооперировали, мальчик жил бы без забот лет до двадцати. Тогда ему все равно пришлось бы пересаживать почку. И, может быть, к тому времени трансплантология в России наладилась бы. Но мальчику восемь лет. Его не прооперировали во младенчестве. И ему нужна трансплантация почки прямо сейчас.
Мы идем с Владиком по коридору Российской детской клинической больницы. Эти коридоры похожи на лабиринт, и я давно уже заблудился. А Владик шагает рядом и рассказывает мне, что первым делом разузнал, где в больнице располагаются какие торговые точки.
— Что располагается? — переспрашиваю я.
— Ну, торговые точки. Ну, там магазины всякие, киоски, кафе. Я тут три раза в неделю по утрам хожу в школу, а из школы иду в торговую точку и покупаю себе что-нибудь. Ну, пирожное, или кока-колу, или жвачку. А когда я все это съедаю, я иду в палату отдыхать.
— А разве тебе можно,— спрашиваю я,— все эти вредные для здоровья вкусности?
— Конечно, можно! — мальчик отвечает, не задумываясь.— Я же очень хорошо себя чувствую.
— Так зачем же ты лежишь в больнице, если хорошо себя чувствуешь?
— Ну, мне нужно почку новую пересадить.
— Зачем? — спрашиваю.
— Ну, та почка, которая у меня есть, она уже старая?
— Вообще-то у человека две почки?
— Нет, у меня одна. И она уже старая. И надо ее поменять на новую, а то она уже старая очень.
Ему восемь лет. Он не понимает, что с ним. Он правильно говорит, что у него одна почка. Вторую ему действительно удалили, потому что она умерла. Он не понимает, что чувствует себя хорошо, потому что лежит на диализе. Он не понимает, что оставшаяся у него единственная почка год назад была жива на 15%, а теперь умерла и она. Он говорит, что ему нужно сменить почку, с такой же легкостью, как если бы ему нужно было сменить майку. Он думает, будто все дети, сходив на пару уроков и прогулявшись до киоска, так устают, что надо лечь и отдохнуть. Он не замечает, что у других детей лица розовые, а у него лицо желтое. Он, наверное, редко смотрит в зеркало. Он с гордостью показывает мне гемодиализную машину, стоящую на тумбочке возле его кровати, и не понимает, что эта машина живет за него.
Мама отпускает его одного в школу и в киоск. Она говорит, что, когда Владик выходит из палаты, она представляет себе своего мальчика здоровым. Когда мальчик ходит в школу или в киоск, его мама думает, будто вот он там где-то идет по коридору, и у него розовые щеки, и он не устает от ходьбы. И вот сейчас он купит себе пирожное и колу, вернется, откроет дверь, а у него розовые щеки. И окажется вдруг, что все эти обследования, больницы, операции — это был просто дурной сон. Можно сдать анализы, убедиться, что болезнь сына была просто дурным сном, и ехать домой в Питер. Дверь в палату открывается, мы с Владиком входим, и у него желтое лицо, и его болезнь не дурной сон. И его мама плачет. Она плачет каждый раз, когда видит сына. Она до сих пор не может поверить. И если она закроет глаза и представит себе Владика, то она представит его себе здоровым.
Доктор говорит, что вероятность благоприятного исхода трансплантации почки — 99,9%. Доктор говорит, что, если будет почка и если будут лекарства на реабилитационный период, мальчик почти наверняка выживет, и практически выздоровеет, и будет жить нормальной жизнью.
Но почку достать трудно, потому что после идиотских и псевдодокументальных кинострашилок про трансплантологию врачи-реаниматологи боятся допускать врачей-трансплантологов к трупам, у которых можно было бы забрать почку. И по представлению прокуратуры запрещено забирать почки у трупов в Московской области. Такой забор донорских органов прокуратура посчитала незаконным на том основании, что закон разрешает брать донорские органы в "государственных лечебных учреждениях", а подмосковные больницы — муниципальные. Доктор говорит, что в позапрошлом году сделал 39 трансплантаций, в прошлом — 33, а в нынешнем — всего 17 из-за этого трансплантологического скандала по телевизору. Но он надеется, что для Владика найдется почка. Может быть, в Волгограде, или в Петербурге, или в военном госпитале Бурденко, потому что на военную медицину не распространяется антитрансплантологический бред телерепортеров.
— Можно я пойду поиграю? — встревает Владик, которому, кажется, надоело слушать наши взрослые разговоры.
— Во что ты пойдешь играть? — спрашиваю.
— В лото на деньги. Выиграю много денег.
Владик показывает мне коробочку с монетками, которые он выиграл у старших ребят в лото.
Он знает, что ему нужны деньги, чтобы поскорее выйти из больницы. Деньги нужны на послеоперационный период, на лекарства, благодаря которым организм ребенка не отторгнет донорскую почку. На антитимоцитарный глобулин. Государство обеспечивает детей антитимоцитарным глобулином. Но это лошадиный глобулин. А нужен человеческий.