открытие сезона балет
Парижская опера открыла свой новый сезон "Дамой с камелиями" в постановке Джона Ноймайера. Посмотрев его дважды, Ъ-ТАТЬЯНА КУЗНЕЦОВА в очередной раз убедилась, насколько балетмейстер зависим от танцовщиков.
В Opera de Paris спектакли идут "блоками" — один и тот же недели по две. Публика привыкла к такой системе, а театру куда удобнее не спеша отрепетировать спектакль до блеска, а потом прогонять его "чистеньким", меняя лишь составы солистов. Серия "Дам с камелиями" — большого трехактного балета "самого европейского" американца Джона Ноймайера, уже больше тридцати лет возглавляющего Гамбургский балет,— закрывала предыдущий сезон и к началу этого все еще крепко "сидела в ногах" исполнителей.
"Даму с камелиями" хореограф Ноймайер выстроил на приеме флэшбека: каждое действие спектакля начинается сценой распродажи имущества покойной Маргариты — в пустеющей комнате Арман Дюваль, рыдая в объятиях отцах, вспоминает историю своей любви. Три гигантских, очень разных по внутреннему состоянию героев любовных дуэта становятся кульминацией каждого акта; вокруг них концентрируются массовые сцены — спектакль в парижском Варьете, бал-маскарад в особняке героини, пикник в ее загородном доме, прогулка на Елисейских Полях. К "реальным" персонажам Дюма-сына хореограф прибавил лишь любимые балетом "видения": героине то и дело мерещится Манон Леско (историю которой разыгрывают артисты на спектакле в Варьете) — с этой куртизанкой XVIII века отождествляет себя куртизанка XIX столетия.
Труппе Парижской оперы "Дама с камелиями" чрезвычайно к лицу. Никто, кроме парижанок, не способен так непринужденно танцевать в роскошных платьях с кринолинами, обмахиваться веерами, носить драгоценности, убивать взглядом соперниц и обволакивать мужчин. Никто, кроме парижан, не сможет чувствовать себя так естественно во фраках с балетными трико вместо панталон, так поправлять манжеты, дарить букеты, целовать руку даме — даже если только что не выжал ее на верхнюю поддержку по причине субтильности. "Живой" Шопен (а некоторые сцены балета идут под соло рояля) придает куртуазной атмосфере спектакля пленительную достоверность.
Но, несмотря на обилие персонажей и великолепные работы солистов (удивительная Изабель Сьяварола в роли Манон одним мановением своей уникальной стопы — запредельно выворотной, пикантно отточенной — способна обольстить кого угодно), без убедительных Маргариты и Армана балет остается чередой очень сложных, изобретательно поставленных и отлично выполненных композиций.
Именно так случилось, когда главные роли исполняли Элеонора Аббаньято — рослая блондинка с длинными ногами и малоподвижным лицом и Бенджамен Пеш — невысокий танцовщик с крупной головой и скромными физическими кондициями. Их любовные объяснения заставляли трепетать самые черствые сердца. Каждый раз, когда с высокой поддержки партнер сваливал свою даму на пол, сердце так и замирало — цела ли она? Каждый раз, когда балерина, играя лицевыми мускулами, ластилась к кавалеру перед очередным адажио, на его лице тенью проскальзывало острое сожаление, что этот тяжкий труд он избрал в детстве своей профессией. В исполнении этих солистов хореография Ноймайера выглядела изощренной пыткой: ну надо же было так не жалеть артистов, чтобы придумать обводку в арабеск с поддержкой за лопатку, после которой переброской через шею надо взвалить даму на шею, потом, вздернув за подмышки, поставить ее коленом на плечо, оттуда дожать на вытянутые руки в арабеск, а уж затем винтом вокруг торса спустить ее на пол и растянуться на ней, покрыв восторженными поцелуями?
И вся эта изощренная изобретательность делалась невидимой, когда любовников танцевали Орели Дюпон и Мануэль Легри. Этуали с большим партнерским стажем, они будто не замечали каверз хореографии — столь самозабвенной и всепоглощающей выглядела их сценическая страсть. Господин Ноймайер щедро рассыпал по спектаклю мизансцены, когда влюбленные, находясь на разных концах сцены, сверлят друг друга взглядом, в то время как кругом беззаботно резвится светское общество,— и как актеры держали эти паузы! Возникало впечатление киноэффекта: будто лица героев выделены крупным планом, а танцующие пары кружатся смазанным пятном. Красавица Дюпон, обольстительная и жалкая, надменная и беспомощная, способная одним тягучим замиранием в арабеске передать грандиозность охватившего ее чувства и легким трепетом стопы — крушение всех надежд, оказалась эталонной Маргаритой. 43-летнему Мануэлю Легри дотянуться до эталона помешал только возраст: бесстрашный кавалер и безупречный танцовщик, он играл страсть выстраданную, зрелую, и хотелось немедленно отменить те восторженные перекатывания по полу, которым хореограф наделил своего мальчишку-Армана — ну неудобно же, в самом деле, солидный человек.
Однако тут уж ничего не поделаешь: в отличие от нынешнего русского балета, в Париже партнеры намертво закреплены друг за другом с начала репетиций — иначе не добиться высокого качества дуэтного танца. Оба спектакля собрали полный зал — даже продвинутые парижане, не признаваясь в этом, любят классический танец и сюжетный балет. Но то волшебство сопереживания, которое и составляет театральное чудо, случилось лишь однажды: когда из слабых рук Орели Дюпон выпал букетик камелий, а Мануэль Легри поднимал цветы целую долгую минуту, не сводя глаз с мертвеющего лица своей Маргариты.