После двух десятилетий забвения чтение и писание книг возвращаются в джентльменский обиход. Писатель становится не только модным, но и стилеопределяющим персонажем. Новую реальность описывает АННА НАРИНСКАЯ.
Признаюсь сразу: я еще не читала нового романа Джона Апдайка "Террорист". Но обязательно прочту. Не то чтобы я многого от него ждала — история превращения полуирландца-полуегиптянина из Нью-Джерси в исламского террориста-смертника как-то слишком уж очевидно сводится к этому вот краткому пересказу. Но сегодня признать, что актуальная книга еще не прочитана, все равно что несколько лет назад объявить, что последний Альмодовар еще не отсмотрен. Что-то изменилось в нашем отношении к писателям и писательству. Как будто все вдруг в одночасье поверили, что тем, кто складывает слова во фразы, все еще есть что сказать. Даже Апдайку.
Конечно, ажиотаж вокруг "Террориста" сильно разогрет этой самой террористической темой. Но еще совсем недавно никакие острые темы не обеспечили бы книге, даже просто в качестве предмета, места в интеллектуальном джентльменском списке, представлявшем собою стройную композицию с такими обязательными элементами, как современная архитектура, дизайн, независимое кино и напечатанные в периодических изданиях статьи французских философов.
— Наше время преподнесло неожиданный сюрприз: книга, которую уже успели объявить покойницей, снова в моде,— сказал мне по ходу интервью толстый и знаменитый писатель Питер Акройд. Объяснить это явление он не захотел — только поднимал тонкие, похоже что выщипанные, брови. Но объяснение есть: писательство, я даже осмелюсь сказать, литература, сегодня на наших глазах возвращается к тому, что человек в простодушии своем и называет книгой,— к длинному роману с началом, серединой и концом, с более или менее похожими на нас героями. То есть то, что еще недавно считалось окончательно отошедшим в зону бульварного чтива и прощалось разве что последним из могикан типа того же Апдайка, снова оказалось литературой, создаваемой современными и даже молодыми авторами.
Змея укусила свой хвост. Ведь было как — новаторским, а значит, практически единственно допустимым в глазах тех, "кто считается", был текст, представляющий собой постоянную игру автора с самим собой, с читателем, собственно с литературой. Это продолжалось так долго, что простое связное и серьезное повествование, описывающее актуальную человеческую ситуацию, оказалось настолько редким, что стало восприниматься как эксперимент. А следовательно — возможным и даже предписанным к модному употреблению.
И теперь продвинутый индивидуум может позволить себе даже сопереживать вымышленным героям, не беспокоясь при этом, что занимается чем-то постыдным и, главное, глубоко неактуальным. И по ходу этого сопереживания возникает то самое давно забытое ощущение, что авторам книг есть что сказать. Что вообще все еще что-то можно сказать. Не притворяясь. Без кавычек. Просто словами. И написать — буквами.
Вот поэтому человек, который эти буквы в слова складывает, вернул утраченные позиции — не только чтение, но и письмо, вернее, писательство, стало частью, как сказали бы 15 лет назад, общего модного дискурса. Или, выражаясь языком более современным, хоть тоже иностранным, писатель сейчас it`s mad cool. Потому что с писателями сегодня снова стали считаться.
Часто, кстати, современный писатель оказывается mad cool и в более обыденном смысле этого англо-американского выражения. Проще говоря, многие теперешние писатели очень модные. Со всех сторон. Образовался круг авторов, сделавших моду, вернее, модную жизнь, предметом своих писательских изысканий. Можно сказать, что именно жизнь in vogue и есть источник их писательского вдохновения, и есть сырье, которое они перерабатывают в эти самые слова и фразы. Отличительная черта лучших из таких писателей — высокий уровень чутья. На тренды, на словечки, на героев дня. Это делает их книги эдакими энциклопедиями не всей, но модной жизни. И, учитывая бесконечную переменчивость этой жизни, писатели могут поспевать за ней куда лучше, чем как будто более уместные здесь киношники.
В общем, если сложить то и другое — возвращение прозы в модный обиход и внедрение этого обихода в прозу — и призвать на помощь божественные силы, то можно было бы получить, например, нового Бальзака или хотя бы Ивлина Во. Будь я оптимисткой, то могла бы призвать окружающих готовиться к их появлению. Но я не оптимистка. Так что просто повторяю: быть писателем сегодня mad cool. Быть читателем тоже можно.