Жалость и гордость
Жалость и гордость
Умерла Ориана Фаллачи, журналистка и писательница, российскому читателю известная, кажется, только как автор памфлета "Ярость и гордость".
Вы, наверное, читали эту книжку. Она непримиримая. Ориана Фаллачи отказывается разделять ислам и исламский фундаментализм. Она открыто называет ислам враждебной силой. Она говорит: посмотрите, мирные мусульмане наводят свои порядки в наших домах и школах, воинственные — взрывают наши небоскребы. Ориана Фаллачи брала интервью у Ясира Арафата, когда тот был еще террористом, и навсегда запомнила, что он мерзавец. Ясир Арафат останется для нее мерзавцем, даже когда получит Нобелевскую премию мира, даже когда помрет.
Это редкое для репортера качество — верить тому, что видишь своими глазами. В отличие от Орианы Фаллачи, репортер телеканала НТВ, например, всерьез говорил после Беслана, будто не мог показать в эфире матерей с плакатом, сообщавшим, что заложников в школе не двести человек, а полторы тысячи. Этот репортер всерьез говорил, что информация у матерей на плакате была не проверена, и он не показал ни матерей, ни плакат, потому что нельзя давать в эфир непроверенных фактов. Это репортерское малодушие. Как еще, черт побери, надо проверять факты, которые видишь своими глазами? Если ты репортер, скажи: "Стоят женщины с плакатом, на плакате написано, что заложников не двести человек, а полторы тысячи". У редкого репортера хватает духу.
Ориана Фаллачи была редким репортером, способным описывать то, что видит своими глазами. Она видела, что мусульмане враги, и так и писала — враги. В другом своем памфлете последнего времени она прямо писала, что антиглобалисты — варвары, потому что видела — они варвары. Четыре года назад перед социальным форумом во Флоренции, когда полумиллионный старинный город наводнился миллионом антиглобалистов, Ориана Фаллачи призывала флорентинцев забаррикадировать окна и двери ввиду нашествия варваров. Но флорентинцы не послушались. И за все время форума в городе было разбито два стекла. Случайно. Ориана Фаллачи ошиблась.
В последних памфлетах репортерская бескомпромиссность нисколько не изменяла ей. Она писала эти памфлеты, будучи пожилой и тяжело больной женщиной. Она смотрела на мир и говорила то, что видит. Она, кажется, не отдавала себе отчета в том, что изменилась сама природа ее взгляда.
Я не знаю, переводились ли на русский язык другие книги Орианы Фаллачи, кроме "Ярости и гордости". Если нет, то мне очень жаль, потому что Ориана Фаллачи написала много прекрасных книг. Больше других я люблю ее книгу "Человек".
Это книга о падении режима черных полковников в Греции. Книга начинается с того, что Ориана Фаллачи приезжает брать интервью у Алекоса Панагулиса, лидера сопротивления, только что отпущенного из тюрьмы. Он государственный преступник и террорист. Он пытался взорвать Пападопулоса. Был арестован, два года сидел в одиночной камере, подвергался пыткам и не был убит, отпущен только под давлением, что называется, мировой прогрессивной общественности.
Он — сильный и решительный мужчина. Она — невероятная красавица с правильными чертами лица, миндалевидными глазами и длинными тяжелыми волосами цвета воронова крыла. Им хватает одного интервью, чтобы стать любовниками. Ориана Фаллачи пишет книгу о падении режима черных полковников в Греции, будучи любовницей одного из лидеров сопротивления. Она пытается описывать события беспристрастно, но она влюблена в виновника событий. Книга удивительным образом написана от второго лица единственного числа — "ты". Ориана Фаллачи как бы рассказывает Алекосу Панагулису, как тот свергал режим черных полковников.
Когда режим Пападопулоса пал, Алекос Панагулис погиб, как если бы судьба не нашла другого способа поставить точку в книге Орианы Фаллачи. В книге "Человек" Ориана Фаллачи как бы рассказывает любимому, каким запомнила его.
Так вот последние памфлеты Орианы Фаллачи написаны Орианой Фаллачи, которая давно уже ни в кого не была влюблена. Ее обвинения против мусульман справедливы. Ее обвинения против антиглобалистов справедливы тем более. Но она ни в кого не была влюблена, и этим обесценивалось всякое ее слово. Ей было семьдесят семь лет. Она страдала от мучительной болезни. Ей оставались только ярость и гордость.