Ход процесса приватизации можно бесконечно долго критиковать — что время от времени делал и Ъ. Но жанр годового обозрения требует отвлечься от мелочей и напомнить главное. Именно в минувшем году всерьез началась реальная работа по выводу национальной экономики из-под государственного пресса. Работа эта, сложная сама по себе, становится особенно трудной из-за не называемой вслух, но чрезвычайно актуальной тонкости: в ее основу заложена попытка сделать так, чтобы при приватизации не вся бывшая "общенародная" собственность перешла в руки распоряжающихся ею слуг народа, а что-то осталось бы и остальным гражданам. А это, как говорят американцы, will take much doing. Слуги народа не дремлют.
За истекший год правительству удалось создать почти полную юридическую базу более или менее пристойной приватизации, не позволяющей истеблишменту наложить руки абсолютно на все. Да, база эта до сих пор не свободна от дыр и противоречий, но все же она дает реальную возможность цивилизованным путем изменить организационно-правовую форму существования большинства предприятий страны. В процессе создания юридической базы выделяется поворот, происшедший в октябре--ноябре. Тогда правительство предприняло ряд решительных мер, направленных на то, чтобы дать каждому гражданину страны, а не только работникам приватизируемых предприятий, действительную возможность получить в процессе разгосударствления экономики хотя бы немного собственности (много-то на всех и взять негде). К концу года система регламентирующих приватизацию актов была в основном завершена: в соответствии с ней почти все предприятия могут приватизироваться, желающие могут приватизированное приобретать.
Огромное количество предприятий уже вовсю использует предоставленные возможности приватизироваться. Скажем, большинство крупных промышленных предприятий, подпавших под президентский Указ #721 "О коммерциализации", находятся сегодня на достаточно продвинутых стадиях акционирования — наиболее естественного для них способа разгосударствления. Менее фронтально, но пока безостановочно идет приватизация мелких предприятий — через аукционы и конкурсы.
Однако ни о каких победных фанфарах пока и думать нечего. Оценивать итоги приватизационного года как достаточно скромные заставляют по меньшей мере две причины.
Все эксперты — и наши, и зарубежные — в один голос твердят, что наиболее эффективным и естественным путем приватизации является приватизация снизу. Начинать ее надо с передачи в частные руки мелких и средних предприятий, причем в первую очередь — предприятий, непосредственно имеющих дело с потребителем: торговли, общественного питания, сервиса и т. п. Честно говоря, это настолько очевидно, что и экспертом быть не надо.
Государственная программа приватизации на 1992 г. в должной мере учитывала эти соображения. Программа предполагала, что к концу года будет тем или иным способом приватизировано по 60% предприятий розничной торговли и службы быта и половина предприятий общественного питания. На практике все это безнадежно провалилось.
По состоянию на 1 декабря 1992 г. в Российской Федерации было приватизировано 14,5 тыс. предприятий розничной торговли. Это составляет 8,5% их общего числа — вместо 60% по Государственной программе. Не лучше была ситуация и с предприятиями общепита (на 1 декабря приватизировано 4 тыс., или 2,9% общего количества — вместо 50%), и с предприятиями службы быта (9,1 тыс. предприятий, то есть 7,2% вместо 60%).
Объяснений этому провалу можно дать сколько угодно, но мы, пожалуй, остановимся лишь на одном. Сопоставляя такую медлительность в приватизации мелкого бизнеса с повальным безропотным акционированием большинства более крупных промышленных предприятий, трудно не прийти к довольно очевидному заключению. Сопротивление предписанным методам приватизации структур, которые сегодня являются de facto хозяевами этих сфер экономики, оказалось особенно сильным. По-видимому, продажа булочной или парикмахерской с аукциона слишком уж уменьшает распорядительные возможности их сегодняшних реальных боссов.
А если так, то почему не сопротивляются нынешние хозяева других секторов экономики? Не исключено, конечно, что в силу искренней преданности идеалам рынка. А возможно, и потому, что происходившие в прошлом году события в области разгосударствления их пока всерьез не обеспокоили. В пользу последней гипотезы можно привести некоторые доводы.
Что бы ни говорилось о сохранении костяка гайдаровской команды, о неизменной приверженности нового премьера курсу реформ и о прочих благостных банальностях, правительство в стране, вопреки поговорке о конях на переправе, действительно поменялось. Едва ли найдется еще какой-либо аспект экономической жизни, для которого смена правительства может сыграть столь существенную роль, как для приватизационных процессов.
К моменту написания этого обзора г-н Черномырдин, проведя на посту премьера почти месяц, так и не сделал сколько-нибудь развернутого программного заявления, которое позволило бы судить о его намерениях.
Как такое молчание трактуется простыми смертными в применении к приватизации, нетрудно видеть из динамики курса приватизационных чеков. За две последние декады прошлого года курс ваучера на РТСБ упал с 7 до 5,5 тыс. руб. Да и мудрено ему было не упасть: сама возможность котировки, а тем более рост курса этих бумаг держались исключительно на постоянно подтверждаемых заверениях правительства о фронтальной приватизации, о бесчисленных чековых аукционах и прочая, и прочая. С приходом нового премьера эти заверения прекратились, а никаких реальных подтверждений истинности прежних речей никто пока еще не видел.
Можно ли предположить, что, несмотря на сохранение Чубайса на прежнем посту, правительство намерено пересмотреть свои взгляды на ваучерную приватизацию? Бог весть. Ни для утвердительного, ни для отрицательного ответа на этот вопрос данных мы пока не имеем, но задуматься об этом стоит. И, пожалуй, в несколько иной, менее сиюминутной постановке.
Успел ли в прошлом году процесс приватизации государственных и муниципальных предприятий стать необратимым? Если да, то в какой степени? Если нет, то каким образом и в какую сторону он может быть повернут? Каждый день продолжающегося молчания премьера делает эти вопросы все более актуальными.
На первый из этих вопросов ответ очевиден: нет, до точки необратимости приватизационный процесс не дошел. Малых предприятий, действительно обретших хозяина, как мы видели, пока очень немного, а ведь только по отношению к этим хозяевам для включения реверса потребовались бы репрессивные меры. Что же касается более крупных предприятий, то ведь они в большинстве случаев находятся пока на различных стадиях акционирования, то есть этапа, всего лишь предваряющего собственно приватизацию. А ее-то можно достаточно безболезненным образом просто не допустить: не дать ведь всегда легче, чем отобрать уже дарованное. Разумеется, для того, чтобы возвести барьеры, придется несколько изменить некоторые из уже принятых документов, регламентирующих приватизацию — но подобные мелочи, как показывает практика, у нас никого не смущают.
Собирается ли новое правительство действительно тормозить или существенно модифицировать процесс приватизации? Повторимся: пока это не известно. Но если собирается, то предсказать, в какую сторону будут направлены перемены, дело нехитрое: в сторону консервации подавляющей власти над экономикой разноименных чиновничьих структур. А добиться этого очень просто.
Например, можно (здесь и далее — с минимальными по объему поправками к действующим актам) передать контрольные пакеты акций образуемых АО министерским структурам в доверительное управление. Но ведь обещано подавляющую часть акций продать за ваучеры? Ну и не беда. Можно пересмотреть обещанную на ваучеры долю. Можно затянуть процесс продаж. А можно и еще проще: учесть в оценке имущества новых акционерных обществ произведенную в прошлом году переоценку основных фондов. Тогда на ваучеры можно будет предлагать хоть все сто процентов — все равно купить обыватели смогут лишь ничтожную часть. А нераскупленное — в доверительное управление госструктурам. И полный ажур: и акционирование прошло, и всеобщая ваучеризация, и не изменилось ничего. У кого была власть над экономикой, у того и осталась.
Разумеется, можно относиться ко всему этому спокойно. Страна, бесспорно, дозрела до частной собственности — и каким именно образом частная собственность институциализируется, не так уж и важно, если судить с надзвездно-исторической точки зрения. Ну, станут частными собственниками подавляющей части предприятий представители истеблишмента — от директоров и выше — ну и что? Потом, в ходе нормальной экономической жизни, пойдет перераспределение. Ревнителям социальной справедливости в качестве утешения можно будет порекомендовать английскую пословицу о том, что нечестно нажитое не доходит до третьего наследника. Всего и делов.
Единственное возражение также очевидно: приватизация в подобном варианте будет идти долго, стыдливо, за это время предстоит понести еще столько потерь, что и думать не хочется. Но утешимся: пока это всего лишь святочные гадания.
Инвестиционный кризис
Резко обострившийся в начале года инвестиционный кризис, хотя и не был неожиданным, но масштабы его превзошли, пожалуй, даже самые пессимистические прогнозы. По своей глубине, как считают специалисты, российский кризис инвестиций за 1990--1992 гг. уже успел достигнуть уровня уникального в мировой практике инвестиционного спада в период "Великой депрессии" (1929--1933 гг.). Дефляционный импульс единовременного высвобождения цен настолько подавил инвестиционный спрос, что уже в начале года капиталовложения в экономику сократились примерно в два раза, и на этой отметке по существу и завершился первый год реформ (график 2).
"Расстройка" механизмов финансирования инвестиций и многократное обесценение воспроизводственных фондов предприятий не оставляли им даже гипотетической возможности продолжать финансировать свои инвестиционные программы. Не исключено, кстати, что такой поворот событий — одно из сознательных "упущений" правительства. В этом был свой резон: дефляционным путем максимально сократить неэффективный инвестиционный спрос, а затем — гипертрофированный фронт неэффективно-расточительного (в ряде случаев просто бросового) строительства в государственном секторе экономики. Тем самым высвобождались ресурсы для структурной перестройки производства, в том числе за счет оживления частно-предпринимательской деятельности.
Однако богатый на всякие неожиданности минувший год и здесь проявил себя весьма оригинально: кризис инвестиций и производства по нарастающей продолжал углубляться, а фронт строительства, вопреки здравому смыслу и ожиданиям, — успешно расширяться. Иначе, по-видимому, и быть не могло: незавершенные стройки и объекты нельзя было закрыть без консервации, которая сама по себе требовала значительных средств, а ими предприятия в то время не располагали. Инвесторам куда проще было оставить все по-старому в иллюзорной надежде на улучшение инвестиционной обстановки.
В итоге при общем сокращении капитальных вложений в два раза число одновременно строящихся объектов успело возрасти на 10% (до почти 355 тыс. объектов). Причем параллельно с консервацией 30 тыс. объектов дополнительно было начато строительство еще более 34 тыс., что оказалось даже выше уровня 1991 г. Из-за необеспеченности обширной инвестиционной программы материально-финансовыми ресурсами, это по сути было равнозначно удлинению сроков строительства как минимум вдвое и дальнейшему омертвлению средств в "незавершенке", причем все это — на фоне прогрессирующей нехватки средств на воспроизводство.
Другим ярким проявлением инвестиционного кризиса стала неожиданно активная перегруппировка инвестиционного спроса в пользу отраслей добывающей промышленности. К концу года более 47% всех инвестиций в производство оказались "связанными" инвестиционными программами топливно-сырьевых отраслей (график 4) — против 30--30% в 1991 г. Несмотря на довольно жесткий ценовой контроль со стороны государства, им удалось сдержать падение инвестиционного спроса в границах 18--30%, при том что капиталовложений для поддержания нормального ритма производства и уровня добычи природного сырья здесь по-прежнему катастрофически не хватало. Для сравнения: обрабатывающая промышленность в этот период была вынуждена снизить инвестиционный спрос на 50--80%.
Не менее примечательной чертой минувшего года стал необычайно активный экспорт Россией капитала на фоне предельно сузившихся воспроизводственных возможностей экономики и прогрессирующего недостатка средств для ее внутренних накоплений. По мере ухудшения общеэкономической и политической обстановки сформировались устойчивые каналы утечки валютных ресурсов из России, преимущественно по линии внешнеторговых операций, ставших своеобразной формой финансирования Россией накоплений развитого мира. По сообщениям западной прессы, общие масштабы бегства капитала из России в минувшем году составили $10--15 млрд, тогда как за весь период с 1985 г. нелегально вывезено около 45 млрд. Если это так, то Россия недоинвестировала во внутреннюю экономику в прошлом году сумму, превышающую весь объем сделанных капиталовложений в 1,5--2,2 раза. Впрочем, эта оценка явно завышена, поскольку она сделана исходя из среднегодового значения биржевого курса. Но если даже считать по инвестиционному курсу (по оценкам некоторых специалистов — 30 руб./$), то и в этом случае получается величина весьма солидная: масштаб упущенных инвестиций составляет 25--35% годовой инвестиционной программы.
Развитие инвестиционной ситуации в 1993 году
Впрочем, нельзя полностью отрицать и очевидное: к концу года правительству, хотя и с большим опозданием, все-таки удалось заложить основу для оживления инвестиционной деятельности — через механизмы индексации воспроизводственных средств предприятий и систему налоговых послаблений. Однако воспользоваться плодами этих усилий в полной мере, по-видимому, удастся уже новому правительственному кабинету.