В Москву на Открытый книжный фестиваль приехал знаменитый французский писатель ФРЕДЕРИК БЕГБЕДЕР. Между выступлениями он отправился в храм Христа Спасителя, чтобы внимательно его осмотреть и даже сделать заметки и зарисовки — ведь действие романа, над которым он сейчас работает, разворачивается под сводами ХСС. Прямо на ступенях храма с ним побеседовала АННА Ъ-НАРИНСКАЯ.
— Как случилось, что такой светский писатель, как вы, пишет роман про храм?
— Наверное, я старею. Духовности захотелось. Шучу. Хотя нет, похоже, не шучу. Только вот как раз никакой атмосферы духовности в храме Христа Спасителя, по-моему, не ощущается. А я хоть и не верю в христианского Бога, но в духовности разбираюсь, ведь я закончил католическую школу и недавно издал книгу диалогов с влиятельным французским епископом Ди Фалько. Так вот, я чувствую, что с духовностью в вашем соборе слабовато. Меня это даже расстраивает, ведь в книге, которую я сейчас пишу, мой герой отсюда практически не выходит — он всю дорогу исповедуется священнику этого храма.
— Из всех московских храмов ваш герой выбрал этот...
— Ну, храм Христа Спасителя так важен для Москвы... Хотя бы в ландшафтном отношении. И потом все о нем говорят. Все москвичи его ненавидят. Все иностранцы знают, что в Москве есть такой собор. Это узнаваемое московское место. А я непременно хотел, чтобы действие этой моей книги разворачивалось в Москве.
— Почему?
— Дело в том, что во всех своих книгах я всегда рассказываю одну и ту же историю, поэтому мне необходимо менять декорации. История, которую я всегда рассказываю,— это история о мужчине, который никак не может повзрослеть. О таком сорокалетнем мальчике. Он у меня был во Франции, в Америке, потом — в "Романтическом эгоисте" — поездил по миру. Кстати, тогда в Москву он тоже заехал. Вообще-то я считаю, что сегодня именно здесь — самое интересное место в мире. Для меня Москва, Россия — метафора моего собственного страха свободы. Моя проблема в том, что я ненавижу свободу. Я всегда хочу ее — всякий раз, когда я делаю попытку жить с женщиной, я становлюсь абсолютно невыносимым, потому что я начинаю задыхаться, мне начинает казаться, что я в тюрьме. Но как только я вырываюсь из этой тюрьмы и остаюсь один, мне становится страшно. Я боюсь одиночества. Я боюсь свободы. Наверное, я больной человек. И мне нравятся места, которые больны той же болезнью, что и я. Как Россия. Ваша страна боится своей нынешней свободы. И еще меня всегда привлекали нехорошие вещи: деньги, слава, роскошь, красивые девушки. Так что мы с сегодняшними русскими прямо-таки родственные души.
— То есть с "новыми русскими"?
— Ну и пусть. Да, я признаю, что сам не без вульгарности. Я провел много отличных вечеров в обществе богатых русских — они легко тратят деньги. Французские богачи — все поголовно скупердяи. А русские, они не уверены в том, что завтра будут живы. И тратят со страшной силой. С ними весело. Поэтому я буду возвращаться в Москву. Я люблю ее. Не знаю в сегодняшнем мире мест более похожих на Вавилон.
Вот, скажем, сегодня в большой моде Бейрут и все туда ездят. И действительно, там много богатых людей, куча красивых девушек, множество разнообразных клубов. Но они там не сумасшедшие. Они очень рано останавливаются. Они не могут, как русские, на время вообще перестать думать и просто веселиться. В Париже, в Нью Йорке — тем более. В Нью-Йорке докатились до повсеместного запрета курения. А проституция вообще практически везде запрещена.
— Неужели вас так волнует проблема проституции? Мне кажется, девушки должны быть к вам благосклонны и без материального стимула.
— Я очень застенчив. Не могу так вот просто подойти к незнакомой девушке. И вообще, я пишу о победившем обществе потребления, в котором главное — возможность удовлетворения желаний. Секс — одно из важных жизненных удовольствий, так что возможность удовлетворить сексуальное желание должна быть у человека круглосуточно.
— Не знаю, как в реальной жизни, а в книгах у вас даже проститутки весьма буржуазны. Какие-то элитные call girls... Вас, наверное, часто упрекают в буржуазности?
— Если кто-то и упрекает, так только я сам. Потому что я не люблю быть таким, как все. А на Западе сейчас все такие — живут богатой буржуазной жизнью, но имеют при этом левые взгляды. Я такой. И это моя проблема. Но хотя я живу как буржуа, мои книжки сатирически изображают буржуазию. Вернее, они сатирически изображают моих друзей-буржуа. Причем чем больше я смеюсь над ними, тем больше они меня любят. Буржуа любят, чтобы их ненавидели. Я хожу на все эти обеды, а потом пишу, как кошмарно выглядят эти женщины и как глупы эти мужчины, а они потом читают это и хохочут.
А вообще-то Оскар Уайльд когда-то сказал: "Надо мыслить как художник, а жить как буржуа". В смысле — с комфортом. Люблю Уайльда. Многие говорят мне, что я слегка похож на него внешне. К сожалению, у меня не хватает смелости стать гомосексуалистом.
— Ну сейчас, чтобы быть гомосексуалистом, большой смелости не надо.
— Да, действительно, для того, чтобы добиться такого резонанса, как Уайльд, надо быть педофилом. Вообще, педофилия — последнее большое табу.
— Пусть она и в этом разговоре остается табу. Лучше я спрошу вас вот о чем: вы — модный писатель. Вам не кажется, что это словосочетание звучит странно, ведь сама литература нынче не в моде?
--- Я как раз и работаю над тем, чтобы вернуть ее в моду. Я хочу своими произведениями доставить людям такие же ощущения, как те, которые они испытывают, играя в видеоигры или смотря кинофильм. Мои конкуренты не другие писатели. Мои конкуренты — другие медиа, кино, мода. Если какой-нибудь молодой человек выключит Fashion TV, чтобы почитать мою книгу, вот это я буду считать настоящей победой. Значит, он считает, что я могу ответить на интересующие его вопросы лучше, чем Fashion TV.
Вижу, вы смотрите на меня скептически. Думаете, наверное, что я занимаюсь мелочевкой. Но эта мелочевка для меня — зеркало сегодняшнего мира. Человек просыпается утром, и вокруг него сразу начинают мелькать какие-то рекламные объявления, он слышит, как кругом говорят о шмотках, о телевизионных передачах. И я не понимаю, почему не должен пускать такие вещи в свои книги, а рассуждать о вечности, любви и судьбах человечества.
— А Уэльбек? Он ведь не стесняется в своих книгах задавать серьезные вопросы, а при этом — успешный писатель.
— А мне как раз у Мишеля нравится не то, как и какие глобальные проблемы он ставит, а мелкие, точно подмеченные детали и специфически уэльбековские шутки... И знаете что? Не надо притворяться. Не надо притворяться, что двадцать четыре часа в сутки занимаешься богоискательством. Потому что наша жизнь не про это. Она про то, какую сегодня надеть рубашку пофасонистей и как поэффективнее поухаживать за девицей, которая сидит у стойки в модном клубе. Может, жизнь глупа, но это не моя вина.