История похищения капрала Гилада Шалита не первый случай, когда гражданин Израиля оказывается в руках палестинских экстремистов. Но раньше подобная история не могла в такой степени задеть нас за живое, как сегодня, потому что раньше не было истории с похищением российских дипломатов в Багдаде. Теперь же мы вольно или невольно вынуждены сопоставлять эти две истории и примерять израильский опыт на собственную ситуацию, пытаясь понять, что из этого опыта могло бы быть для нас применимо. Ведь готового, универсального рецепта того, как должно действовать государство, поставленное перед задачей спасти своего "рядового Райана", не существует. Что делать — ограничиться призывами к бандитам проявить благоразумие, по-тихому предложить им крупную сумму в качестве выкупа или, наплевав на существующие международные нормы, которые могут быть при этом нарушены, отдать силовикам приказ любой ценой освободить собственных граждан? Уникальность израильского опыта, наверное, заключается в том, что израильтяне первыми в послевоенном мире были вынуждены искать ответ на вопрос, чьи интересы — государства или его попавших в беду граждан — должны быть поставлены во главу угла. И они этот ответ для себя нашли. Лучшей иллюстрацией того, что это за ответ, может служить нынешняя масштабная операция в секторе Газа, целью которой является освобождение одного-единственного человека.
Когда российский президент Владимир Путин сообщает о том, что он отдал указание спецслужбам принять все меры для поиска и уничтожения преступников, убивших российских дипломатов в Ираке, это его заявление звучит очень "по-израильски". Именно так мог говорить и действовать обладающий полувековым стажем борьбы с терроризмом Ариэль Шарон, а вслед за ним действует сегодня его преемник Эхуд Ольмерт. Примеров точечных ударов по палестинским экстремистам как "актов возмездия" израильского государства предостаточно (ноу-хау этих "актов возмездия", о которых сегодня упомянул Владимир Путин, кстати, принадлежит Ариэлю Шарону). Между тем первое в истории его президентства столь жесткое заявление (знаменитое "мочить в сортире" не в счет, поскольку тогда речь шла о российской, а не об иракской территории) в очередной раз представляет российского лидера в образе решительного и бескомпромиссного борца с терроризмом, готового на все, когда речь идет о ставших жертвами террористов согражданах. При этом напрашивается вопрос: почему приказ об уничтожении террористов не прозвучал, пока заложники находились в плену? Почему право высказываться было предоставлено МИДу, а российский кулак иракским террористам был показан только после того, как заложников убили? Без ответа остается и другой вопрос: почему, когда чеченские боевики захватывали в плен не одного, а десятки и сотни солдат, их освобождение часто не волновало никого, кроме их родных. И почему тогда не отдавали приказ, аналогичный сегодняшнему приказу израильского руководства освободить Гилада Шалита любой ценой? Получается, что с терроризмом мы и израильтяне боремся по-разному. И цену человеческой жизни определяем по-разному.