фестиваль театр
На проходящем в Риге оперном фестивале дан старт постановке тетралогии Рихарда Вагнера "Кольцо Нибелунга", совместной продукции Латвийской национальной оперы и Бергенского фестиваля, которые собираются выпускать по одной части в год. Пролог тетралогии "Золото Рейна" поставил молодой немецкий режиссер Штефан Херхайм. Из Риги — РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Автора "Кольца Нибелунга" в Риге считают своим: в 1837 году двадцатичетырехлетний Рихард Вагнер принял пост музыкального руководителя Рижского немецкого театра — а ненемецких в нынешней столице Латвии тогда и быть не могло. Получилось, что молодой композитор целых два года фактически отвечал за музыкальную жизнь всего города — о чем теперь напоминает мемориальная доска в Старой Риге, на доме, где квартировал Вагнер. А еще в 1843 году Рига стала вторым, после Дрездена городом, где исполнили "Летучего голландца" Вагнера. Да и в послевоенные, советские времена Театр оперы и балета Латвийской ССР тоже не забывал немецкого классика. Усвоив все эти факты и прибавив к ним знание политической истории молодой балтийской страны, немецкий режиссер Штефан Херхайм, видимо, преисполнился уверенности в том, что сегодняшняя рижская публика на творчестве Рихарда Вагнера в частности и истории немецкой культуры вообще съела собаку. Поэтому он решил поставить "Золото Рейна" как объемную, многофигурную пародию на вагнеровскую традицию, на родную немецкую философию, на публику Байройта и еще много на что.
Первая картина выглядит многообещающе. Вместо положенного либретто рейнского дна — школьный класс на наклонном помосте, вместо плещущихся русалок — три нимфетки в форменных костюмчиках, катающиеся на старомодных деревянных партах, а вместо коварного карлика-нибелунга Альбериха — учитель, отдаленно напоминающий самого композитора. Когда речь заходит о дающем власть над миром рейнском золоте, за грифельной доской появляется кукольный театрик в виде макета байройтского Фестшпильхауза, где проводятся традиционные вагнеровские фестивали. "Что за домик?" — спрашивают друг у друга простые зрители, когда Альберих, предварительно сделав одной из учениц легкий фистинг, прячет аккуратный домик в глубине сцены. Более искушенные смекают, что Штефан Херхайм остроумно уподобил само вагнеровское наследие золоту Рейна — чему-то сакральному, чем все страстно стремятся обладать, но что никому из обладателей не приносит ни счастья, ни власти.
Оказывается, однако, что режиссер решил пойти гораздо дальше. Вторая картина вместо горней местности происходит в некоем салоне, где чета вагнеровских богов, а здесь — светская пара Вотан и Фрика принимает целый сонм деятелей немецкой культуры и истории. Так, на кушетке прилег человек, похожий на Фридриха Ницше, и возле него хлопочет доктор Фрейд. Здесь же разгуливает Отто фон Бисмарк, резвится лебедь, любимец вагнеровского покровителя Людвига Баварского. Пока зритель мучительно соображает, чьи именно портретные гримы наложены на прочих подселенных к вагнеровским богам смертных, вбегают великаны Фазольт и Фафнер — и тут уж ошибки быть не может, это Карл Маркс и Фридрих Энгельс, для пущей узнаваемости скрестившие в руках серп и молот.
Байройтский театр к этому времени вырастает, превращается в гигантский задник сцены, и в его арке потом пропеллером завертится фашистская свастика. В финале спектакля театр словно всасывает в себя всю эту мнимо божественную публику и заливается кроваво-красной краской. Штефан Херхайм устраивает из "Золота Рейна" не просто карнавал двойников, а сумбурную, жадную пародию на немецкую цивилизацию. Впрочем, не только на немецкую: золото, которым пленницу Фрею должны покрыть с ног до головы, представляет собой свалку культовых символов основных мировых религий — христианское распятие, иудаистская менора и улыбающийся Будда использованы здесь в качестве драгоценного металлолома. Видно, что у режиссера чешутся руки не только на Байройт, но и на весь мир. Конечно, сегодняшняя, рвущаяся в большой мир Рига не самый правильный адрес для столь сумбурного, хотя наверняка и наболевшего, сатирического выпада, но куда режиссера позвали, там он и выпал.
Собственно говоря, просчет господина Херхайма состоит не только в путаном нагромождении противоречивых решений (здесь описана их малая толика), а в том, что музыка Вагнера начисто лишена намека на пародию. Музыкальный уровень спектакля Латвийской национальной оперы выгодно отличается от постановочного: работа оркестра под руководством молодого главного дирижера театра Андриса Нелсонса — пример до деталей выверенной и ответственной работы. У рижского оркестра Вагнер звучит ненавязчиво, неагрессивно, но упрямо, последовательно и строго. То же можно сказать и про Вотана канадца латышского происхождения Петериса Эглитиса, и про Альбериха шведа Маркуса Юпитерса. Впрочем, вокально откровенно слабых мест в спектакле нет вовсе. Даже завидно: в России собрать такую вагнеровскую команду не удавалось. Так что к рижско-бергенскому "Золоту Рейна" прекрасно применимо золотое правило старой оперы: чтобы получить удовольствие, надо закрыть глаза.