Позавчера вечером в Эрмитажном театре состоялась премьера оперы Глюка "Орфей". Эта постановка, осуществленная антрепризой "Русские сезоны", представляет собой любопытный эксперимент по созданию роскошного зрелища не столько для ценителей оперы, сколько для поклонников популяризации классики. Участие же в "Орфее" знаменитого альта Эрика Курмангалиева, скандально известного в артистическом мире и своими взлетами, и своими провалами, придавало премьере особую запрограммированную пикантность.
Творческое кредо реформатора оперной сцены Кристофа Виллибальда Глюка выражалась в трех словах: "простота, правда и естественность". В середине XVIII века, когда Европа была буквально больна итальянской комической оперой buff и вопреки натиску трезвого века Просвещения рукоплескала легковеснейшей пестроте спектаклей композитора Пуччини, немец Глюк трудился над реформой опер seria, пытаясь доказать публике, что красота и мастерство есть чистота стиля и формы. И доказал, представив Вене в 1762 году свое лучшее творение — оперу "Орфей и Эвридика", ставшую хрестоматией музыкального классицизма. Глюк был абсолютно уверен, что идеальная опера подразумевает подчинение музыки драматургии, изыски же суть отражение дурного вкуса, а красота предполагает прежде всего простоту формы и содержания.
Премьера в Эрмитажном театре противоречит всем глюковским постулатам. Сценографическая фантазия Аллы Коженковой, получившей признание как автор костюмов к спектаклям Романа Виктюка "Служанки" и "М. Баттерфляй", придала классической seria все оттенки современного шоу. Эрмитажный театр не знал до сих пор такого буйства красок и смешения стилизаций, такой рассудочной игры в оригинальность и богатство. Каждый из трех актов "Орфея" являет публике иное действо, иную эпоху, иной эксперимент над античным мифом. Первый акт (плач по Эвридике) строг и мрачен: только белые цветы на могиле, только траурные узкие плащи и черные трико в стиле середины ХХ века. Второй (путешествие по царству Аида) — убран в духе бакстовского представления об античности. Третий (счастливое воссоединение любящих сердец на земле) — стилизован под маскарад XVIII века. Ошеломленный сменами декораций и переодеваниями зритель начисто забывает и о самом античном мифе, и о пуристе Глюке. Сценография выглядит настолько самодостаточной, что ее без особых хлопот можно применить к любому сюжету, любой музыке, любой режиссуре.
Эрик Салим-Меруэт (Курмангалиев), в последний раз выходивший на сцену в "М. Баттерфляй" и за последний год лишь единожды выступивший с концертом, несомненно рассматривает свое участие в спектакле как возвращение к профессиональной карьере певца. Его уверенная работа на прогонах давала основания предположить, что партия Орфея будет исполнена на премьере с блеском. Действительно, он продемонстрировал великолепное контральтовое звучание и уверенное владение верхним регистром. Однако без ошибок не обошлось. Как и предполагали скептики, отводящие певцу роль rara avis, его подвела недостаточно отработанная техника: и после неудачи в финале первого акта, где ему не подчинились виртуозные фиоритуры, в голосе появилась сухость. Но уникальность натуры Эрика Курмангалиева, известного неколебимой верой в собственную беспрецедентность, делала каждый его выход событием. Однако драматургия образа, предполагающая прежде всего тонкий лиризм, претерпела значительные изменения. Орфей Курмангалиева больше походил на беспечного, но верного зову стихий фавна, чем на печального мужа Эвридики. Более того, он ни на минуту не забывал, что главная его роль — это роль великолепного Эрика, которому позволено все, в том числе и полное забвение партнеров. Прекрасной Эвридике, в исполнении Яны Иваниловой (ставшей настоящим открытием спектакля), оставалось лишь покорно следовать капризам Орфея, деликатно противопоставляя им свой отточенный профессионализм.
Загадкой остается отношение к премьере маэстро Сондецкиса, мужественно вместе со своим оркестром отстаивавшего, вопреки происходящему на сцене, заветы Глюка о примате чистоты над манерностью.
ИННА Ъ-ТКАЧЕНКО