концерт дирижер
В концертном зале "Оркестрион" Российский национальный оркестр (РНО) с собственным руководителем Михаилом Плетневым за пультом представил очередной концерт цикла "Бетховенские академии". Маэстро Плетнев облегчил ВАРЕ Ъ-ТУРОВОЙ задачу по выбору лучшего концерта заканчивающегося сезона.
Цикл "Бетховенские академии" Михаил Плетнев начал еще в ноябре и на данный момент представил пять вечеров с симфониями и фортепианными концертами. Нынешний, со Второй и Третьей симфониями, не последний: еще не сыграны Шестая, Седьмая и Девятая симфонии, Тройной концерт и Фантазия с хором. Другое дело, что превзойти себя Михаилу Васильевичу вряд ли удастся. Про такие концерты иначе как в восторженном духе говорить невозможно, но куда интереснее разобраться, из чего состоит успех. Первым ингредиентом, само собой, назовем музыку Бетховена, господину Плетневу всегда близкую. Венский классицизм, представленный в этих двух симфониях противоположным образом — легким и азартным во Второй и драматически накаленным в Третьей,— Михаилу Плетневу не близок быть не может, больше того — как пианист он как будто был специально выкован для этой музыки. Забавно, кстати, что династия педагогов вверх от Плетнева приведет ровно к Бетховену: Плетнев--Власенко--Флиер--Игумнов--Зилоти--Лист--Черни--Бетховен. Не стану, впрочем, утверждать, что эта лестница из гениев и есть объяснение тому, насколько Михаил Плетнев совершенен в Бетховене, самом противоречивом из венских классиков. Вся соль в сочетании несочетаемого: этот музыкант одновременно и скуп (к примеру, на внешние проявления эмоций), и щедр (на разнообразие этих эмоций в звуке, тембре). Он угрюм, но артистичен. Артистичен, но не пошло театрален. Он всегда выглядит одинаково: уставшим, недовольным и вялым — и всегда играет по-разному.
Вторым ингредиентом можно счесть уровень игры оркестра, к концу сезона разыгравшегося и не оставившего камня на камне от конкурентов, включая недавно громыхавший в Москве оркестр Мариинки. Струнные, бодрые и густые, азартные ударные, деревянные духовые, с внимательными и тонкими соло гобоя, медь, небезупречная, но все равно на голову выше медной группы любого из отечественных оркестров,— все оркестранты были, что называется, в ударе. Дело было не только в их профессионализме, но и в редчайшем ощущении заинтересованности в происходящем. Кто кого заразил — дирижер оркестрантов или они своего мрачного худрука, непонятно, но и Михаил Плетнев вел себя при всех обычных достоинствах не то чтобы типично. Он показал оркестру и публике все, но не в простом дирижерском смысле, а скорее в каком-то киношном.
Его пластика была понятна до каждой мысли, как в хорошей пантомиме. Вот Бетховен злится, вот он воюет, весь мир против него, вот он молод, силен и сейчас всем покажет кузькину мать, вот он шутит и сам хохочет над собственными остротами, вот он ленится и т. д. Это не означает, что дирижер, скажем, подмигивал, хмурил брови или как-нибудь еще заигрывал с оркестром или публикой. Театральность его не была внешним эффектом, она словно выплескивалась из музыки и одновременно наполняла эту музыку смыслом.
Этот концерт стал бы большой удачей для тех, кто не знает, с чего начать слушать классическую музыку. Он был как идеальный урок по музлитературе — познавательный, но без морализаторства, захватывающий, но весьма серьезный, безупречный, но не стерильный. Такой урок, после которого не нужно шпаргалок, его запоминаешь на всю жизнь.