Сегодня Ъ заканчивает представление полуфиналистов литературной премии Букера, которая будет вручена поздно вечером в будущий вторник. Людмилу Улицкую представляет литературный критик ВАСИЛИЙ Ъ-ЛИТВИНОВ.
Людмила Улицкая родилась в Москве. По образованию — генетик (окончила биофак МГУ). Сочиняла пьесы для детских театров. Позже писала киносценарии, по двум из них были сняты фильмы. Как прозаик дебютировала в 1989 году рассказом "Бронька" ("Новый мир"). Первое крупное произведение — повесть "Сонечка" ("Новый мир" #7, 1992), за которую она и выдвинута кандидатом на премию Букера. В России ее книги не издавались, за рубежом выходили во Франции и Германии.
Улицкая написала — редкость в наше время — традиционно "новомировскую" повесть. На память приходят вещи Трифонова или Георгия Семенова, Грековой или Баранской. Тем более странен факт, что повесть — из тех, что культивировались этим журналом десятилетиями — долго лежала в редакции, для нее все не находилось места. Журнал искал "новое". В одном номере с "Сонечкой" был напечатан "Поселок кентавров " Анатолия Кима, вещь по всем признакам "новаторская", ее тоже выдвигали на премию, но прошла у жюри все-таки Улицкая. И это — мудрое решение. Именно у Улицкой и есть эти самые "новации" — так жестко и спрессованно не писал даже Трифонов, так точно и ново не открывалась психология женщин ни у одной из представительниц так называемой "женской" прозы; никто — ни Лариса Ванеева, ни Валерия Нарбикова, самые "откровенные" писательницы новой волны — не написали так о поле, как это сделала Улицкая.
"Новомировская" проза, в сущности, — самая традиционная для русской словесности. Это проза о "маленьком" человеке. Но если во времена Акакия Акакиевича такая литература была в лучшем случае "социальна", то в советскую эпоху это была уже "гражданская" литература, почти бунтарская — при большевиках, как известно, жили только "большие" люди, сплошь Мересьевы и Стахановы, а "маленькие" персонажи появлялись на свет лишь контрабандой, из-под полы. В сущности, "Новый мир" и был такой лазейкой для протаскивания в печать полузапретных текстов, на что начальство до поры до времени закрывало глаза. Характерно, что запрет на журнал в его "твардовской" ипостаси вышел в 71-м, когда эпохальные амбиции социализма набили оскомину даже школьникам, а казенная риторика стала лишь поводом для шуток — власть предчувствовала свой крах и сопротивлялась единственно доступным ей способом. Оказалось, однако, что это не было только "игрою" с цензурой и партийными властями — "новомировская" повесть пережила соцреализм, в конфликте с которым и был, казалось, ее главный нерв. Это-то и доказала Людмила Улицкая. Причем выведя жанр на более высокий виток: у Трифонова, скажем, герои как бы расплющивались под тяжестью глупых обстоятельств, идеальное в них оказывалось задавленным бесповоротно, экзистенциальный смысл бытия утопал в ничтожности быта. Не то у Улицкой: ее герой, по видимости и не вступая в конфликт с обстоятельствами, не затевая никаких тяжб — подобно описанной, например, Владимиром Войновичем в "Иванькиаде" — выстаивает, спасая себя, свое искусство, свою семью. Все это написано без малейшего пафоса, без какой-либо позы, эта проза напоминает лучшие страницы самых талантливых мемуаров — скажем, Евгении Гинзбург или Надежды Мандельштам. Эта — всякий пишущий знает — иллюзия в области fiction очень дорогого стоит, достигнуть такого впечатления у читателя может лишь виртуоз.
В одном месте повести герой — советский зек, а в прошлом парнасский художник — говорит своей жене, что "совершенно равнодушен к русской литературе, находит ее голой, тенденциозной, нестерпимо нравоучительной". Это, пожалуй, самое еретическое место повести, автор покушается на фундаментальный миф любого русского интеллигента середины нашего века. Ведь именно русские книги — других и не было — помогали героине пережить эвакуацию, голод, холод. Этот пассаж — ключ к повести, очень сдержанно написанной, но по сути — пронзительно ностальгичной. Улицкая никогда не сказала бы: "У нас была прекрасная эпоха". Она сказала бы, наверное: "У нас была жизнь". Собственно, об умении жить и написана эта вещь, о том, о чем не успевают сказать концептуалисты, куртуазные маньеристы и постмодернисты. Улицкая со своей внешне бесхитростной прозой оказалась, безусловно, современнее наших авангардистов. И смелее, ибо в наше время писать так, как она позволяет себе, может лишь очень уверенный писатель — уверенный прежде всего в том, о чем говорит. А знать, о чем ты говоришь, вещь необычайно редкая в нынешней словесности, в которой подразумевается, что говорение само по себе уже есть невероятная ценность.