визит литература
В Москву по приглашению издательства "Иностранка" и посольства Франции в России приехал знаменитый французский писатель МИШЕЛЬ УЭЛЬБЕК — представлять свою новую книгу "Возможность острова". С писателем побеседовала АННА Ъ-НАРИНСКАЯ.
— Из ваших книг ясно, что человечество как вид не вызывает у вас большого сочувствия...
— Да.
— Поэтому вы так увлечены темой клонирования?
— Да.
— Но, судя по вашему последнему роману "Возможность острова", этих клонов ничего хорошего не ждет. Они еще более несчастны, чем люди...
— Да. Потому что эксперимент не удался. И дело здесь не в клонировании как таковом, а в том, что у всех попыток отнять у человека возможность желать — заведомо трагический исход. А это происходит сегодня и без всякого клонирования. Вместо настоящих желаний человеку подсовывают всякую лабуду, всякую "виртуальность". И, как результат этой подмены, подлинная общественная жизнь сходит на нет. Смешно, конечно, сегодня ругать интернет, но хочу все-таки сказать, что главное в интернете — это не то, что он дает возможность работать, а то, что он дает возможность потреблять. У людей становится все меньше причин выходить из дому. Посмотрите на Японию — там эти процессы идут полным ходом. Про японцев часто говорят, что они более счастливы в виртуальном мире, чем в реальном. Но это вранье. Не только про японцев, это вообще вранье. С какой стати им быть там счастливыми? Клоны из "Возможности острова" живут примерно в таком мире. И они в нем несчастны.
— Вы сейчас говорите о нежелании выходить из дому, об изоляции как о вещах негативных, в то время как сами ведете абсолютно изоляционистский образ жизни где-то среди ирландских утесов...
— Да никакая это не изоляция. Я же знаменитость. Мне приходится встречать гораздо больше людей, чем среднему человеку. И только жизнь в отдаленном месте и некоторая закрытость позволяют мне держать свою социальную жизнь хоть в каких-то рамках. На, скажем так, нормальном уровне.
— Странно это слышать. То есть странно слышать то, что вы объединяете слова "общение" и "нормальность". Судя по вашим книжкам, можно было бы ожидать, что вы считаете, что у человечества не осталось никаких ресурсов для подлинного общения, что единственный вид человеческого общения, который нам доступен,— это секс.
— Именно так я и считаю.
— Ваши герои, Мишель из "Платформы" и Даниэль из "Возможности острова", наслаждаются этим видом общения сполна. Зачем вы так подробно, так часто и, не побоюсь этого слова, так однообразно описываете сексуальные акты?
— А потому что я реалист. В моих книгах секс занимает столько же места, сколько в мыслях среднего человека. Нет, в мыслях он занимает, конечно, больше места. Может быть, я все-таки не реалист...
— Да, я бы не назвала вас образцово-показательным реалистом. К примеру, клонов человека в реальности еще нет...
— Нет, все-таки я реалист. Вот я сейчас подумал и понял: я — сексуальный реалист.
— Реалист вы или нет, но современность вы чувствуете остро; не буду останавливаться на заезженной истории о том, как вы в "Платформе" предсказали взрывы на Бали. Герой вашей последней книжки Даниэль — эстрадный комик, произносящий со сцены неполиткорректные скетчи про жирных арабов, пархатых евреев, слюнявых инвалидов и все такое прочее. И ведь именно на таких комиков сейчас в "цивилизованном мире" просто ажиотажный спрос. Это очень реальный и очень сегодняшний социальный тренд.
— "Социальный тренд" — я даже таких слов не знаю. Все гораздо проще. Мне хотелось, чтобы мой герой был грустным. А нет ничего более грустного, чем комизм. А в этом вашем "социальном тренде" нет ничего суперсовременного. Это извечная роль шута, который один имеет право говорить королю то, что говорить не полагается. Это и есть его работа. В наше время такой король — это политкорректный благополучный член общества.
— Вы сами тоже иногда не прочь сыграть роль такого шута? В 2001 году представители мусульманских общин подали на вас в суд за то, что в интервью журналу Lire вы назвали ислам "самой глупой и самой склонной к убийству религией на свете". Насколько я знаю, суд вы выиграли. Но все же не боитесь ли вы участи Салмана Рушди?
— Нет. С Рушди совсем другое дело. В "Сатанинских стихах" он развил очень старую версию, которая говорит о том, что часть Корана была продиктована Богом, а часть — дьяволом. Понятно, что для мусульман это страшное богохульство. А то, что я тогда сказал,— стилизованное высказывание глупого, необразованного расиста.
— Ну а то, что Мишель в "Платформе" испытывает удовольствие всякий раз, когда слышит о том, что погибли палестинские дети?
— Но это же из чувства мести. Желание отомстить — фундаментальная человеческая эмоция. Она понятна всем, в том числе и мусульманам.
— С темами расовой и национальной розни вы обходитесь очень свободно. Но в "Возможности острова" вы пишете о куда более актуальном, как, во всяком случае, считает ваш герой, табу современного общества — о старости...
— Так считает не только персонаж. Так считаю я. Даже нет, тут дело не в моем мнении. Я просто констатирую переоценку современным обществом понятия телесной красоты, понятия физической жизни. Чем старше становятся люди, тем моложе становится их идеал красоты, их предмет сексуального желания. В результате все несчастны.
— Вы боитесь старости?
— Нет. Наверное, потому, что не делаю никаких усилий, чтобы ее отдалить. К примеру, как видите, без остановки курю.
— Ваши книги говорят о важных вещах, это как бы часть вашего творческого метода. А нет у вас при этом ощущения, что писатель уже ничего важного сказать не может, что книги больше никому не нужны?
— Нет, читатели все-таки есть. А до тех, кто не читает, мне нет никакого дела — им я ничем помочь не могу. У писателя есть возможность показать картину мира через судьбу отдельного человека. Иногда, правда, мне кажется, что все книги уже написаны, все уже показано. Но потом мне приходит в голову, что я могу дать более современную, более, что ли, уточненную картину.
— "Все книги уже написаны" — какая-то постмодернистская мысль.
— А что такое постмодернизм?