Архитектора вогнали в краску
"Ле Корбюзье, или Синтез искусств" в женевском музее Rath
выставка живопись
В женевском музее Rath до 6 августа открыта выставка Ле Корбюзье "Ле Корбюзье, или Синтез искусств". Благодарная Швейцария организовала ее в память о своем блудном сыне, ставшем самым знаменитым французским архитектором, да и просто самым знаменитым архитектором ХХ века. Лучше бы она этого не делала, считает АЛЕКСЕЙ Ъ-ТАРХАНОВ.
Ле Корбюзье для Швейцарии — вечная гордость и живой упрек. Провинциал из Шо-де-Фона был вынужден уехать в Париж, чтобы вернуться уже французской знаменитостью. Зато он удостоился высшего почета, которого только может удостоиться швейцарец,— его напечатали на деньгах.
Нет другого архитектора, который так повлиял бы на искусство начала ХХ века. Не только потому, что он строил дома — как раз в годы наивысшего своего влияния на умы он строил не так уж много. В основном роскошные виллы для богатых друзей, бесконечно рассуждая при этом о социальном долге архитектора и предлагая Европе соблазнительную альтернативу "Архитектура или революция". "Спасибо, не надо. Ни того ни другого",— отвечали сначала благодарные слушатели, но потом проникались духом современности — Esprit Nouveau.
Ле Корбюзье был не просто архитектором и не просто художником, а заводом идей, умевшим не только предъявить проект, но и внятно объяснить, почему он лучший из всех возможных. В то время его считали талантливым журналистом, потому что должности PR-агента тогда не предполагалось. Среди средств пропаганды кроме статей и книг, бесконечных лекций, путешествий по миру в каюте пакетбота или на борту дирижабля важное место занимала живопись: "Меня не хотят признавать в качестве художника, но именно через живопись я пришел в архитектуру".
И вот теперь, сорок лет спустя после его смерти, Фонд Ле Корбюзье, чахнущий над златом его вещей, решил представить мастера буквально в ярких красках, показав Корбюзье-живописца, Корбюзье-скульптора. Сначала юношеские работы, сделанные каким-то совершенно не подающим надежды молодым дарованием, потом классические вещи эпохи придуманного вместе с Амеде Озанфаном пуризма, скульптуру, сделанную вместе с Жозефом Савина, гобелены, макеты — все, что угодно, кроме архитектуры.
Начинается с пейзажа "Порт в Ла-Рошели", цвета которого свидетельствуют, что при старании из молодого господина Jeanneret (именно так, собственной фамилией, а не псевдонимом Le Corbusier подписаны первые вещи) мог бы развиться Сарьян или Кузнецов. Потом мы обнаруживаем в его наследии всю историю художников, работавших в Париже. Даже если не знать биографии и круга знакомств, совершенно очевидно, что мастер очень уважал Пикассо, Брак был ему тоже не чужим, а уж Фернан Леже и вовсе стал неисчерпаемым кладезем не только вдохновения, но и готовых образов.
Вот в витрине показаны вещицы из его ателье, как будто бы по случайности взятые с полок мастерской, но ставшие персонажами его полотен: бутылки разных форм и степеней прозрачности, бокалы, сифоны для газированной воды. Раковины, панцири, высохшие морские звезды — он смертельно любил море с нежностью человека, выросшего в горной долине. Явно меньше он любил женщин. Женские тела появляются на холстах не скоро, и это не какие-нибудь соблазнительные киски ван Донгена, а монументальные, восседающие на холсте рыбачки из Аркашона — наполовину авиньонские купальщицы Пикассо, наполовину Сарагины Феллини. Даже портрет жены Ивонны почти дилетантский: кажется, что она сама поработала над портретом, пририсовав красные губы и длинные ресницы. Кстати, возможно. Это была женщина с характером, лучше Ле Корбюзье знавшая, в чем его сила.
Первый вывод, который можно сделать,— нет, не великий живописец. Это соответствует нынешнему взгляду на Ле Корбюзье — позер, человек-оркестр, мастер словесных фейерверков, умевший использовать творчество своих современников на пользу своей теории.
Действительно, когда он писал на холсте, он добивался признания среди музеев и галеристов, которым потом очень гордился. Но был ли у него выбор? В известном смысле он был обязан отвечать за всех. Надо было что-то вешать на стены выставочных павильонов, представлявших его архитектурные пространства,— не академическую же живопись. "Нет произведения искусства вне системы,— утверждал он в 1920-м. Новая архитектура требовала синтеза искусств, но была отнюдь не желанной системой, а робкими попытками отдельных сумасшедших. И эти сумасшедшие должны были сами делать все для каждого объекта — от полки на стене и душа в ванной до скульптуры перед входом. Конечно, непривычно видеть великого архитектора вне пространства, вне материала, вне формы. Выставка способна разочаровать, если не подойти к ней от обратного. Не позер, не человек-оркестр, не мастер словесных фейерверков, раз его славе не помешала даже такая живопись.