гастроли танец
В Малом театре проходят гастроли пермского "Балета Евгения Панфилова", состоящего из трех автономных трупп. ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА, посмотрев спектакли "Тюряга" и "Тирбушон" в исполнении "Бойцовского клуба", обнаружила слишком много женского в этом сугубо мужском коллективе.
Гастролями "Балета Евгения Панфилова" пермяки отмечают 50-летие со дня рождения его основателя и руководителя, трагически погибшего в 2002 году (был зарезан случайным знакомым в собственной квартире). После смерти хореографа осиротевший коллектив возглавил первый танцовщик театра Сергей Райник и за три с половиной года сумел сохранить все три труппы, входящие в состав компании: основную, профессиональную, и две экспериментальные, полулюбительские: женский "Балет толстых", в котором каждая танцовщица весит не меньше шести пудов, и мужской "Бойцовский клуб", навербованный из завсегдатаев тренажерных залов.
Любителями Евгений Панфилов увлекся незадолго до гибели — возможно, в работе с неофитами надеялся отделаться от актерских и собственных штампов, отыскать свежие средства воздействия на публику. Для "Бойцовского клуба" он успел поставить единственный спектакль — "Тюрягу", обыграв главные достоинства новоиспеченных артистов: рельефные мускулы и девственную непосредственность. В 2003-м по случаю посмертного награждения Евгения Панфилова балетным призом "Душа танца" "Тюрягу" показали в московском Театре наций. Голые кирпичи стен этой недоделанной театральной коробки придали спектаклю неподдельный надрыв и искомую покойным автором нутряную мощь наивного искусства.
На нынешних гастролях "Тюрягу" поместили в позолоченную раму Малого театра, и картина существенно изменилась. Воспроизведенная на сцене зона (зеленый дым в дальних углах, решетки поставленных на попа кроватей) выглядела декоративным фоном. Эффектное начало — 16 беззащитно голых парней, переминающихся с ноги на ногу спиной к публике под магнитофонный лай овчарок,— еще могло бы вырулить к жанру социально-психологического очерка. Но в первом же эпизоде исполнители продемонстрировали столько специфического кокетства, что все претензии спектакля на актуальность развеялись вместе с дымом оформления.
Бывшие "качки", подрастерявшие былую мускулистость и трогательную бесхитростность, с наработанным чувством изображали мужественных страдальцев, грубых снаружи и прекрасных внутри. В выстроенных по контрасту (быстрый — медленный, массовый — сольный) номерах они кувыркались и отжимались, подрубленно грохались ничком в шеренгу или томно виляли бедрами, образовав цветочный рисунок; бегали исполинской змеей и лепились друг к другу, превращаясь в одно многоногое и многоголовое тело.
Этому спектаклю про мужское "мясо" решительно не хватало настоящей плоти и ненаигранной ярости: ошейники, надетые "тюремщиками" на "зэков", становились атрибутами наслаждения, а драки превращались в завлекательный танец заторможенно колышущейся толпы. Розовые штанишки и рубашечки с номерами на спине (которые в таком контексте воспринимались контактными телефонами) парни беспрестанно снимали-надевали, демонстрируя разные части тел. Однако, оказавшись без штанов, мужскую страсть изображали целомудренно: ладошка "зэка" рыбкой скользила в направлении чресел сокамерника, но сворачивала с полпути, чтобы "по-дружески" оказаться на его плече. Впрочем, именно ханжество этого эротического шоу, загримированного под проблемный балет, позволило "Бойцовскому клубу" выступить в Малом театре, а не на подмостках ночного клуба.
Второй балет, носящий французско-балетное название "Тирбушон" (что означает и "штопор", и положение ног в классическом танце), поставлен первым танцовщиком Алексеем Расторгуевым совсем недавно. Это попытка найти новые лица горам мышц из "Бойцовского клуба", заставить их поиграть, поиронизировать — над собой и танцевальным искусством. Попытка наивная и обреченная на неудачу: для подобных рефлексий у хореографа не хватило изобретательности, а у исполнителей — элементарных танцевальных навыков.
Два самых пластичных солиста (умеют мягко колыхать руками, извиваться телами, делать два поворота на одной ноге и даже подпрыгивать в подобии аттитюда), одетые в белое и черное, ведут спектакль, разговаривая руками и отвешивая друг другу иронические поклоны. В финале они поменяются костюмами — и ничего от этого не изменится.
"Бойцы" и рады бы отбросить свою запрограммированную брутальность, да вот заменить ее нечем: получаются те же "березки" и стойки на голове, только с юмористическим подтекстом. Самоиронию можно высмотреть в эпизоде, в котором обнаженные (до трусов) Аполлоны-Давиды принимают классические позы натурщиков академического класса живописи. Какая-то веселая игра, вероятно, должна была заключаться во взаимоотношениях артистов с большими пластиковыми бочками, из-под которых они вылезли, но правила ее так и остались тайной — возможно, стоило бы позволить "бойцам" поплясать с бочками на головах?