Вчера в Театре на Малой Бронной состоялась премьера спектакля "Леший". Постановку чеховской пьесы осуществил Сергей Женовач. Комедию эту ставят нечасто. Одни — не без оснований — считают ее неудачным черновиком будущего "Дяди Вани", другие, возможно, просто не решаются нарушить волю автора, отказавшегося публиковать "Лешего" и вообще написавшего такое: "Эту пьесу я ненавижу и стараюсь забыть о ней. Для меня было бы истинным ударом, если бы какие-нибудь силы извлекли ее из-под спуда и заставили 'жить'".
Сергей Женовач и его труппа не только извлекли "Лешего" из-под спуда театральной глухоты и близорукости, но и заставили зажить спектакль по-настоящему, без кавычек.
Женовач вообще, можно сказать, работает "без кавычек". Там, где большинство современных режиссеров не могут преодолеть инерцию традиций и безуспешно пытаются их опровергнуть, он находит для себя массу возможностей. Там, где многие лишь фокусничают или иронизируют, он не боится искать конкретное, живое человеческое содержание, — будь это шекспировская трагедия, "замоскворецкая" пьеса Островского, старая французская мелодрама или русская комическая опера двухвековой давности.
Женовач оставляет критикам гадать, рационалист он или интуитивист. Спектакли дают и простор для чувств простодушных зрителей, и пищу для ума изощренных интерпретаторов.
"Лешего" Женовач прочитал как единственную чеховскую пьесу со счастливым концом. В финале герои долго обнимаются, смеются, радостно и беспорядочно бегают туда-сюда, откупоривают и разливают шампанское. Это — открытый финал, не отнимающий у героев их будущего и отбрасывающий на судьбы персонажей свет неостановимой жизни. Режиссер почувствовал и воплотил на сцене своеобразный музыкальный строй чеховского творения, включив в звуковое оформление спектакля знаменитые русские романсы и оперные арии. Музыкальное чувство вело его и тогда, когда он выстраивал мизансцены и выверял ритмы постановки. Легкое дыхание спектакля, кружение персонажей, будто растворяющихся в воздухе и из воздуха же возникающих, и сам этот странный воздух сцены, напоминающий о полотнах Борисова-Мусатова, — все говорит об особом, уникальном даре Женовача, который можно было бы назвать даром "театральной трепетности".
Художник Юрий Гальперин отстранил мир спектакля от зрительного зала, словно восприняв понятие "четвертая стена" буквально. Огромная, во всю сцену, деревянная беседка похожа на выброшенный из воды корабль. Эта "веранда в лесу" выдвинута глубоко вперед и почти нависает над первым рядом. Она напоминает — поклон художника в сторону истории этой великой сцены — и об эфросовском "Месяце в деревне", и, прежде всего, о "Серсо" Анатолия Васильева. Женовачу и Гальперину интересен эффект зрительского подсматривания: из зала не все можно увидеть и не все услышать.
Зато становится видно, какие черты персонажей будущих пьес заложены в героях "Лешего". Не говоря о "Дяде Ване", в ком-то здесь ловишь и интонации Наташи из "Трех сестер", в ком-то — Соленого. А еще интереснее осознавать, что взаимоотношения с Чеховым только кажутся многим простыми и понятными.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ