«В современных постановках не хотят видеть старуху с наклеенным носом»

В Лионской опере идут премьерные показы «Пиковой дамы» Чайковского в постановке дебютировавшего там Тимофея Кулябина. Музыкальным руководителем выступил один из самых востребованных сегодня маэстро Даниэле Рустиони, начинавший свою карьеру в Петербурге. В партии Графини выступила российское контральто Елена Заремба, рассказавшая Владимиру Дудину об интересе к режиссерским вызовам и любви к опере Чайковского.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

— С Графиней в «Пиковой даме» Чайковского вы наверняка на «ты» уже давно.

— Эта Графиня, конечно, не первая, но статистику я не веду, не считаю, какая она по счету. Я пела Графиню в постановке «Пиковой дамы» Льва Додина в Большом театре, в барселонском «Лисеу» в постановке Жильбера Дефло, в Венской и Римской операх, в Театре Станиславского в постановке Александра Тителя, кстати, в апреле у меня снова там будет спектакль... В Венской Штаатсопер буду петь. Партия эта интересная, я ее очень люблю. У Графини и Германа очень сильная сцена в четвертой картине второго действия — одна из самых выразительных в опере, которая должна быть очень драматической. Когда певцы достигают этого, вся опера поднимается на иной уровень драмы.

— Но вы начали петь Графиню поздно, не в молодости, как было в карьере, скажем, Елены Образцовой или сейчас у Олеси Петровой.

— Да, эта возрастная партия пришла ко мне в нужное время. Сегодня, кстати, Графиню делают возрастной намного реже, в современных постановках не хотят видеть клише — старуху с наклеенным носом. Старую Графиню я спела лишь однажды — в «Лисеу», в той же постановке, где я прежде пела Полину. Это классическая, яркая, костюмная версия, которую в «Лисеу» очень любят и периодически возобновляют. В ней когда-то пела знаменитая польская контральто Эва Подлесь, как раз тогда я и исполняла Полину, а она — Графиню. В новом спектакле в Лионе у меня тоже пышный костюм, в котором я изображаю императрицу. Во всяком случае, костюм и парик вполне имперские, и бал поставлен в стиле балов XVIII века, не знаю уж, насколько достоверно.

— Но история старой Графини как раз, мне кажется, не может перестать привлекать и современную молодежь.

— Интересного текста очень много, это правда. Например, почему Герман говорит ей «полноте ребячиться»? В Театре Станиславского и Немировича-Данченко это очень хорошо обыграно. Там я и танцую, и курю, и действительно разыгрываю сценку перед смертью.

В Лионской опере я ничего не танцую — здесь это поставлено как трагическое сожаление об ушедшей эпохе. Режиссер имел в виду советскую империю, Графиню сделал Джуной, знаменитой советской гадалкой, которая была вхожа во все правительственные круги. Здесь она заканчивает жизнь самоубийством. Ей настолько постыл этот свет, что она решает, что пора на тот, и принимает снотворное.

— Насколько охотно вы приняли всю эту провокационность?

— Во-первых, я не знала, что постановка будет провокационной, подписала контракт давно, но это же тоже интересно. В спектакле затронута очень болезненная сегодня тема, людям очень сложно с ней уживаться. Но мы всё решили в процессе репетиций. На встрече с артистами режиссер показал эскизы костюмов, декорации, концепцию не стал разъяснять. Время действия получилось в итоге не до конца понятным, как будто даже постсоветское. Елецкий у нас банкир и плюс ко всему гей. А Герман — бывший военный, сошедший с ума.

— У него был какой-нибудь травматичный роман с Графиней?

— Романа не было. Когда он пришел к ней, она уже была мертва. Он с ней говорит как с живой, поскольку из-за травмы не совсем адекватен. При этом разговоре присутствует Лиза. Связи нарушены, музыкальная драматургия совершенно изменена, собственно, это спектакль по мотивам оперы «Пиковая дама». Но это сейчас очень часто случается.

— А с Лизой у Германа что-то есть?

— Да, конечно, что-то есть. Лиза обворовывает Графиню, и они с Германом решают вместе сбежать. Сцена у Канавки разыгрывается на вокзале, где Лиза ждет Германа с чемоданами. В итоге она и уезжает, а не топится в Канавке. В этот же момент Елецкий прощается со своим другом. В конце же оперы Герман стреляет в Елецкого, одетого в платье Графини.

— Но, с другой стороны, радикальная режиссура для вас привычное дело, вы же прошли школу Дмитрия Чернякова, исполнив Наину в «Руслане и Людмиле» Глинки в Большом.

— Я прошла много школ. Привычное ли дело? Привычное. Мне хочется остаться тактичной. Это задумка и работа режиссера, его видение мира, и хотя оно не соответствует моему, я принимаю правила игры. Это всегда очень непросто. Существует же определенная этика отношений с режиссером. Не могу сказать, что была согласна с такой концепцией, но я исполнительница, а он режиссер, мы в связке. Моя сцена в постановке особо не пострадала. Режиссер объяснил мне, что хочет, я сделала по-своему, учтя его пожелания, найдя свои краски. У меня большой опыт и общения с режиссерами, и сценический. Для меня все это не было особым трудом, к тому же Тимофею понравились идеи, которые я привнесла. В этой версии «Пиковой дамы» Графиня оплакивает прошлое время, потерянную великую страну, себя, свою прошедшую жизнь, потерявшую к старости смысл,— режиссеру хотелось, чтобы это выглядело как плач.

Много было споров в постановке, много деталей, которые просто нельзя было выносить, пришлось убрать. Первая сцена в Летнем саду была сценой, где матери с портретами погибших сыновей поют им колыбельную.

— А с дирижером быстрее договорились?

— Даниэле Рустиони — очень хороший музыкант. Но ему поначалу было трудно, далеко не все музыкальные смыслы и тонкости он улавливал, для этого надо погрузиться в русскую культуру. К примеру, в сцене в казарме, как известно, звучат заупокойные песнопения, а он делает просто красивую музыку, без понимания смысла, поэтому многие вещи не раскрыты до конца. Большая часть репетиций была с ассистентом. Даниэле помогала пианистка Юлия Левин, жена Фабио Луизи. У меня с Рустиони возник хороший контакт, с каждым следующим спектаклем он чувствует музыку все лучше и лучше, по ходу что-то переосмысливает музыкально. Очень позитивный и веселый человек, ничего не скажу против.

— Как вам кажется, с чем связана сегодняшняя тенденция «омоложения» Графини, о которой вы говорили?

— Это очень легко объясняется. Сейчас такой век, когда женщины стали очень следить за своей внешностью, старость отступила гораздо дальше, чем в прежние времена. Когда мы ставили «Пиковую» с Александром Тителем, дирижер Александр Лазарев говорил, что Графиня должна быть женщиной без возраста, как Майя Плисецкая и многие знаменитые артистки, которые и в 80, и в 90 выглядят блестяще. Для молодых людей этот персонаж в любом случае старуха. Когда ты молод, тебе кажется, что и 30-летняя рядом — дама уже весьма солидных лет. Поэтому возглас «осьмидесятилетняя карга» можно рассматривать не как констатацию возраста, а скорее как злую шутку. И Лев Додин то же самое говорил, когда ставил «Пиковую» в Большом. Век изменился, и никому не интересно смотреть на трясущиеся ручонки. Хотя в спектакле Тимофея Кулябина моя героиня как раз весь спектакль царственно шествует по сцене и лишь в своей коронной сцене срывается. Режиссер просил, чтобы у меня тряслись руки, но не от старости, а от тяжелого груза прожитого. Руки могут дрожать не только у стариков.