Свое 200-летие Музеи Московского Кремля отмечают выставкой "Российские императоры и Оружейная палата", которая развернута сразу на двух выставочных площадках — в традиционном выставочном зале Успенской звонницы и в Одностолпной палате Патриаршего дворца (открытой прошлой осенью). Выставку, открывшуюся при поддержке Газпромбанка, осматривал СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Это тот случай, когда экспозиционная площадь, даже удвоенная, все равно в сопоставлении с количеством возможных экспонатов заставляет вспомнить евангельскую параболу о верблюде и игольном ушке. Жанр не из легких. Во-первых, потому, что требует буквально хирургической точности в отборе предметов. Во-вторых, потому, что эти предметы все равно должны в совокупности создавать ощущение великолепия и торжественности, слегка даже избыточной, но стройной.
Великолепие удалось на славу. Ну, например, оказывается, помимо регалий запасники Оружейной палаты хранят полные комплекты коронационных принадлежностей (вплоть до балдахинов и подушек для регалий), и их парчово-бархатно-золотое изобилие, несколько менявшееся сообразно моде, аккуратно распределено по всей выставке. Со стройностью могли бы быть определенные сложности, коль скоро две части экспозиции разделены Соборной площадью. Итог демонстрирует, однако, род соломонова решения: в Патриаршем дворце рассказывают про Оружейную палату XVIII столетия, а в Успенской звоннице — про XIX столетие. И, в сущности, это две совершенно разные выставки, диалектически объединенные "музеумом", которому они посвящены.
Нет, конечно, общего у них множество. Например, и тут и там экспонируют бесчисленное количество вещей, которых не увидишь в основной экспозиции, и это прежде всего личные вещи императоров, которые были для мемориальных целей переданы в музей. То есть можно ощутить, что такое личная вещь монарха. У которого, с одной стороны, могут быть свои любимые письменные принадлежности (Екатерина II не каким-нибудь гусиным пером писала, а элегантной золотой ручкой), табакерки, кошелечки, тросточки, какой-нибудь заветный альбомчик с собственноручными буколическими зарисовками, какой, оказывается, был у Александра I в юности. А с другой — в таком контексте и регалии, и коронационные костюмы, и парадное оружие тоже превращаются из абстрактных "символов российской государственности" во что-то очень приватное, отвечающее именно личным вкусам суверенов. В этом смысле показательно, что в Оружейной палате оказывались и ружья Анны Иоанновны, страстной охотницы, и альбомы, где Михай Зичи увековечивал беловежские охоты Александра III — и все это наряду с коронационными принадлежностями.
Но все же ощущение разности есть, и не только благодаря тому, что в Одностолпной палате дизайн экспозиции сильнее, чем в Успенской звоннице. Основная прелесть выставочной концепции в том, что она показывает российских императоров и императриц как музейных кураторов. Вольных — как Александр I, решившийся сделать из Оружейной палаты музей национальной и династической славы. Или невольных — как Николай II, при котором в 1914 году в Москву эвакуировали коллекцию драгоценностей из Ливадии и коронные драгоценности из Зимнего дворца. (Последние, естественно, были распроданы в 1920-е годы; несколько бриллиантовых украшений обнаружилось в лондонском Музее Виктории и Альберта, откуда их и привезли на выставку.)
Получается, что сначала это было рачительное собирательство "для куриозитету" и для церемониальных нужд — все это в первом зале. А дальше стали старательно делать общедоступный музей, где складируются троны и мантии, но все это аранжировано, чтобы торжественно и педантично повторять на все лады известную максиму: прошлое России удивительно, настоящее — великолепно. Будущее, сделавшее из всего этого музей декоративно-прикладного искусства, и вправду оказалось невообразимым.