выставка монументальное искусство
В Манеже открылась монументальная выставка президента Академии художеств Зураба Церетели. За триумфом мастера с замиранием сердца смотрел ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН.
Известно, что к творчеству Зураба Церетели русская интеллигенция относится неравнодушно. Если один интеллигентный человек скажет про господина Церетели, что хотя он и да, но, с другой стороны, все же нет, то другие интеллигентные люди будут над ним милостиво улыбаться. Тут дихотомия, потому что, с одной стороны, ни один интеллигентный человек вроде как не должен ходить на выставку господина Церетели, но с другой стороны, в культурных домах весьма востребован разговор о том, какой он все-таки ужас. Не сходив, тут трудно блеснуть новыми оттенками темы, а блеснуть хочется всем. Это еще не все, потому что вдобавок многим надо еще и отметиться. Устремленные арт-деятели ругают Зураба Константиновича за его отстойность, а упертые, напротив, за отступление от реализма, но первым он дает деньги и помещения на их буйное цветение, а вторым деньги и звания на их косное прозябание, причем берут и те, и другие, и не прийти как бы тревожно в рассуждении хозяйственных последствий. Причем тех, которые пришли, чтобы поделиться свежими наблюдениями вроде "Петра видел? Вот ужас, а!", невозможно было отличить от тех, которые пришли с мыслью финансовой или чиноискательной. Даже возникало ощущение, что это были одни и те же люди.
В связи со всем этим вернисаж превратился в форменное столпотворение. Это было ужас что такое. Нет, по-моему, прогрессивного куратора, художника, критика, которого вчера не было в Манеже. Но нет и регрессивного, которого там не было. Где, скажите, на каком вернисаже могут вместе пройтись по залу великий критик современности Екатерина Деготь и бывший инструктор ЦК КПСС по искусству Вадим Полевой, которого коммунисты с человеческим лицом еще в 1960-е прозвали "одноруким двурушником"? Мрачный реалист Ефим Зверьков и бывший искрометный критик пионерии, а ныне мастер талмудического гобелена Григорий Брускин? Поэты и чиновники, кинематографисты и финансисты, певцы и хозяйственники, спортсмены и раввины, сенаторы и подростки из далеких грузинских селений, тысячи, тысячи человек висели на трех этажах галерей Манежа как на стадионе, а над всем этим летело многоголосье песни "Расцветай под солнцем, Грузия моя, Ты судьбу свою вновь обрела". Всех соединила великая сила искусства Зураба Церетели, хотя не все согласились бы с тем, что именно она их с кем-то соединила. Это какое-то таинственное наше все, про которое все думают, что оно хотя и все, но не наше, а чье-то другое. А чье, интересно?
Взять хоть эту выставку. Таинственный он мастер. Выставка четко делится на несколько частей. Есть его живопись, и достаточно часто это прекрасная живопись. Две вещи на выставке, мне кажется, просто экстра-класса: Чарли Чаплин, написанный просто на уровне Эдуарда Мане, и "Дворник в клетчатой рубахе", вполне себе парижская школа 1910-х годов. Есть десятки работ очень качественных, есть сотни проходных — но это видно, что он делает своей рукой. Дальше есть его рисунки — городские сценки, зарисовки Тбилиси, Иерусалима, просто фантазии. Условно говоря, рабочий материал и даже не самый принципиальный — Церетели не график, для него слишком важен цвет, эмоция, его графические листы никогда не дорастают до настоящих произведений. Но они не отбрасываются, а превращаются в скульптуры и майолики. Майолик на выставке под тысячу, все цветастые, одного размера,— напоминает салоны кафельной плитки. Скульптур несколько сотен, весь диапазон, от настольных до пятиметровых,— напоминает худкомбинат Вучетича перед приходом ежегодной комиссии по приемке изображений Ленина. Это уже работа мастерской, и она, судя по масштабам содеянного, огромна.
Так вот я что хочу сказать? Бывают художники, которые работают сами по себе, в одиночестве, на будущее, ну как, скажем, Роберт Фальк — пять-семь картин в год. Бывают художники с большими мастерскими, работают на рынок, масштаб грандиозный. Вот, скажем, Рубенс по триста полотен в год выдавал. А Зураб Церетели — это гигантская мастерская, работающая в промышленных масштабах, но в стол. Вы когда-нибудь видели, чтобы какая-то работа этого мастера продавалась? Висела в галерее? Появлялась на ярмарке? Я такого никогда не видел. Он даже скульптуру в лучшем случае дарит, а так — все для будущего, все к себе же во двор или в собственный музей. Просто бессребреник какой-то, хотя и непонятным путем хорошо обеспеченный бессребреник.
Это таинственно, но я вот на что хочу обратить внимание. Это же идеал российской интеллигенции. Ведь что может быть позорнее продажного художника? Естественно, он должен работать в стол. Но с другой стороны, просто так бессребреник — это, конечно, достойно, но не слишком привлекательно. Ничто так не украшало советского интеллигента-бессребреника, как дача, машина и квартира в центре, а сейчас это усилилось. Ну и конечно, работа не покладая рук, в промышленных масштабах. Ну вот как когда читаешь "Красное колесо", то ведь ощущение, что это целый институт источники обрабатывал. Но в стол.
Вообще, все, что делает Зураб Константинович,— это воплощение духовной пищи российской интеллигенции. Вот он, вернисаж, тысячи интеллигентов всех марок и мастей, а над головами семиметровые Иосиф Бродский и Владимир Высоцкий. Главные, так сказать, духовные блюда. Нет, этого, конечно, мало, нужно лобио-сациви, и пожалуйста, тут по стенам — Булат Окуджава, Белла Ахмадулина, Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Марина Цветаева, Анна Ахматова. Мало? Хочется, чего-то зарубежного, правильно, мы же всемирно отзывчивые люди — так у него есть живописные оммажи Пикассо, Сезанну, Модильяни, Ван Гогу, свежие и праздничные, как овощи-фрукты в феврале. Ты посмотри, какая зелень — кубизм, футуризм, экспрессионизм, все есть. Есть даже немножечко абстракции, но это на любителя, с краю стола, как кайенский перец. И над всем этим — "Тбилисо-о-о!", голосом сладким и печальным, с приятной кислинкой, как соус ткемали. И это правильно, потому что какой русский интеллигент не любит грузинского ресторана.
И вот спрашивается, ну почему они его не принимают? Ну что им не хватает? Это же ее, интеллигенции, мастер, и все что он делает — это ее воплощенный портрет. Хочешь русскую историю — пожалуйста, вот Петр. Надоела русская история, захотелось гламура — пожалуйста, вот леди Диана, ровно фотка из Voque, только бронзовая. В церковь потянуло — вот тебе портреты иерархов, благостные, как колокольный звон. А кому на историческую родину — и это есть, специальный раздел еврейской темы. Все есть! А какой темперамент — весь Манеж занял! А какая известность! Мне примерно раз в год звонят то с BBC, то из The New York Times, спрашивают: "Что вы думаете про Зураба Церетели?" Думаю, что это единственный русский художник, о котором The New York Times не просто статьи дает, а еще вот звонит и пытается выяснить, что считают разные люди. Что тут и думать нечего — единственный всемирно известный русский мастер.
Но на самом деле, конечно, есть что думать. Некоторые считают, что духовная жизнь русской интеллигенции глубже, чем переживания от грузинского ужина, пусть и очень хорошего. Где страдания, где борьба, где, если по всей строгости спросить, Деррида с Хайдеггером и Путин с Сурковым? Не поднята опять же тема Ходорковского. Нет их. Но может, и не надо? Может, это наносное? Это уже не грузинский ужин получается, а мрачное сидение под водку. Поговорить про Высоцкого, Бродского, кубизм, футуризм, покушать и послушать "Тбилисо" — чего ж еще-то надо? Я даже больше думаю. Вот он очень хочет быть похожим на великих Пикассо, Шагала, Матисса — с такими же персональными музеями, тысячами людей на вернисажах, многомиллионным состоянием, а нам все кажется, что они были мощнее и глубже. А я вот думаю иногда: может быть, ровно такими и были? Пикассо однажды сделал бронзовую козу, и очень похоже на Петра Великого получилось. Одного уровня вещи, я имею в виду в пластическом смысле.