премьера театр
Театр "Мастерская Петра Фоменко" показал премьеру спектакля "Прости нас, Жан-Батист..." ("Журден-Журден") по пьесе Мольера "Мещанин во дворянстве". И французский классик, и популярный московский театр, по мнению РОМАНА Ъ-ДОЛЖАНСКОГО, предстали в этом спектакле неузнаваемыми.
Собственно говоря, названия "Мещанин во дворянстве" в программке не найдешь. Считается, видимо, что раз в ней есть имя Мольера и подзаголовок "Журден-Журден", образованные люди и так поймут, какое именно произведение французского классика подверглось воплощению. Где у нас господин Журден описан? Правильно, в "Мещанине во дворянстве". (Есть еще пьеса Булгакова "Полоумный Журден", но тогда просили бы прощения у Михаила Афанасьевича, а не у Жан-Батиста.) Так что эта загадка несложная. Но есть другая, посложнее, а главное — поделикатнее. В верхней части списка работавших над спектаклем значится: "режиссер и сочинитель — Вениамин Смехов". Казалось бы, и ладно, ему тогда и отвечать за сочинение. Но вот замыкает этот список необычная для театральных выходных данных строчка: "соучастник — Петр Фоменко".
Людям, знакомым с тонкостями театрального процесса, в таких случаях нет нужды наводить справки, чтобы понять, в чем тут дело. Дело житейское. Один режиссер начинает спектакль, другой заканчивает. Можно назвать вещи и совсем уж своими словами: посторонний режиссер работу заваливает, и тогда художественный руководитель театра засучивает рукава, отставляет в сторону другие дела и "вытягивает" спектакль — чтобы не списывать в убыток уже пошитые дорогие костюмы и не травмировать своих актеров, потративших силы на работу. Говорят, невыпущенный спектакль как нерожденный ребенок — психологическая травма для родителей на всю жизнь.
Надо сказать, что история театра знает случаи, когда в сходных ситуациях рождались не просто здоровые "малыши", но и настоящие шедевры. Вроде как режиссер разрыхлял-разрыхлял почву, но вот оплодотворить ее никак не получалось. А потом пришел мастер, сказал нужные заклинания, бросил щепотку чего-то одному ему известного состава — и взошло, заколосилось.
Короче говоря, можно придумывать сколько угодно сравнений и эвфемизмов, чтобы оттянуть неприятный момент, когда надо будет сказать, что Петру Фоменко спасти "Журдена" не удалось. Видимо, потому, что Вениамин Смехов не разрыхлил почву, а закидал ее камнями. Он зачем-то переписал "Мещанина во дворянстве" доморощенными стишатами. В них что ни рифма, что ни "образ" — то булыжник, о который спотыкаешься, поморщившись и помянув нечистого. То "Завтрак на траве" Моне помянут, то монолог Хлопуши из есенинского "Пугачева", то еще что-нибудь столь же неуместное — свалка какая-то. Сочинялось якобы в духе хулиганского, ядреного "Федота-стрельца" Леонида Филатова, только вышло нелепо и нескладно (да и частушечный строй мольеровскому сюжету идет как седло известному животному). Можно, конечно, было бы праздно порассуждать о "бацилле" поэтического задора Таганки, которая до сих пор тлеет в бывшем актере знаменитого театра Вениамине Смехове, тут можно было бы вспомнить, что и Петр Фоменко в том театре успел поработать, но уж вышло все больно плохо. Недоразумение какое-то, а не предмет для рассуждений.
Сколько текста Мольера в спектакль по комедии Мольера вернул Петр Фоменко и какова была пропорция первоначально, я не знаю. Но я ясно вижу и чувствую, что в течение двух с лишним часов без антракта актеры в богатых исторических костюмах от Марии Даниловой и на фоне стилизованных под гобелены декораций занимаются тем, что пытаются заполнить звенящую пустоту, перескакивая с Мольера на Смехова и обратно. Словечка в простоте не скажут, двигаются много, то одну позу примут, то другую, то пробегутся, то гримаску наметят, то обаянием слабо стрельнут, то неизвестно над чем пошутят. И все это обрамлено расхожей и потому очень дешево стоящей театральной необязательностью — мол, нет тут никаких богатых мещан, стремящихся во дворянство, и хитрых дворян, стремящихся выманить из мещан побольше деньжат, а все мы просто актеры, немного меланхоличные комедианты. Ощущение печали и радости театральной игры Петр Фоменко всегда подмешивает в свои спектакли, но именно что в свои, и тогда игра оказывается катализатором. А здесь она чистый обман, предпринятый, правда, в безвыходном положении.
Ближе к концу становится понятно, что из комического господина Журдена хотели сделать персонажа драматического. И когда он во время подстроенной церемонии посвящения в мифический сан "мамамуши" валится на пол, как висельник — с обтянутой белым мешком-балахоном головой, смекаешь, что персонаж Владимира Топцова задуман не просто недоумком, каковым Журден был до этого, а страдальцем. Впрочем, драматизм выглядит столь же дежурным и отчаянным, как и беспредметная "театральность". В отношении лучших спектаклей "Мастерской" и самого Петра Фоменко принято писать (выражение уже стало штампом), что это театр "легкого дыхания". Но дышится всегда по-разному. Многие спектакли "Мастерской" действительно похожи на чудеса, которые заставляют зрителя переводить дыхание. А вот этот сам родился уже бездыханным.