Вчера в нью-йоркской галерее Claramunt открылась выставка молодых российских художников, недавно обосновавшихся в США. Попытка найти свое место в сегодняшней художественной жизни Америки оказалась для наших бывших соотечественников не слишком удачной.
Проблема "русского искусства за рубежом" в последние годы естественным образом превратилась в проблему "русских художников за рубежом", перейдя из области эстетического в сферу прагматических интересов. Эпоха политического и артистического диссидентства закончилась. Соц-арт — единственный конвертируемый национальный стиль — все менее воспринимается как страховой полис, гарантирующий сносное существование в западной арт-системе. Ветеранам эмиграции, мэтрам нон-конформистского искусства меняться поздно — слишком много сил потрачено, но и моральный капитал наработан немалый. Молодым же, недавно обосновавшимся на Западе, приходится дерзать в поисках почвы, и если ее пока нет, то хотя бы делать вид, что она уже нащупывается.
После распада нью-йоркской пре-соцартистской группы "Правда" ее активная часть во главе с Александром Захаровым решила, что "правда — хорошо, а счастье лучше". Или, как минимум, — успех. На родине Карнеги нет нужды объяснять, что успех нужно организовывать. Если нет времени, то путь один — скандал. Что, если привить черенок расовой проблематики, одной из немногих тем, которыми еще интересуется современный мир, к древу искусства? Наверное, таким "методом тыка" пришли "пост-правдисты" к замыслу выставки, пытаясь интерпретировать ее как своеобразный акт посредничества между европейской и африканской культурами. Однако за играми в экзотику и каннибализм прежде всего ощущалось желание молодых выглядеть мэтрами fine art, способными создать качественный, рафинированный арт-продукт. Что и оказалось губительным для выставки, рассчитанной на эпатаж. Рамки из берцовых костей, созданные Захаровым для своей серии "История капитана Кука", не более чем обычная поделка. Подозрительный нарциссизм Валерия Ершова, изобразившего себя наподобие нового Адониса среди сексапильных мавров, похоже, предполагал какую-то особую утонченную форму жертвенности, более свойственную эпохе декаданса. Работа Валентина Попова — нагромождение цитат из живописи XVIII века — не разочаровала поверхностных знатоков русской культуры.
В контексте этой выставки даже по-печенежски грубый жест Петра Упорова, выставившего человеческие черепа, выглядел оригинальным. Но не более того.
Нью-йоркцы вряд ли заметят "Жертвоприношение" русских художников. И не потому, что эта выставка затеряется среди многочисленных галерейных экспозиций, а потому, что она не сможет убедить зрителей, что в жертву было принесено действительно что-то ценное.
ЕЛЕНА Ъ-ГОЛОВАНОВА