бытовуха
На экраны вышел фильм "Сволочи" — исторический блокбастер Александра Атанесяна, основанный на вымышленных событиях времен Великой Отечественной. История о затерявшейся в Альпах школе для малолетних советских диверсантов по накалу страстей удивительно напоминает оперетту "Оливер Твист".
Перед российской премьерой фильма Александр Атанесян передал привет от автора сценария Владимира Кунина и от его лица подчеркнул, что сюжет о несовершеннолетних уголовниках, отлавливаемых для перековки в советский "гитлерюгенд", ни малейшей фактической основы под собой не имеет. Предисловие это в начале прошло практически незамеченным, но в процессе просмотра невольно вспоминалось все чаще и чаще, потому что каждый кадр служил наглядным подтверждением вопиющей нереальности происходящего. Владимир Кунин, подаривший советскому кинематографу "Интердевочку", насыщенную очень убедительной бытовой фактурой и малоизвестными прежде подробностями, со "Сволочами" ударился в противоположную крайность и сконструировал абсолютно фантазийный мир, при этом имеющий множество атрибутов подлинного. А когда писатель-реалист вдруг без оглядки отдается своему воображению и подробно, со вкусом к деталям, которых он никогда не видел, расписывает, как происходило то, чего не было да и быть не могло, даже в невероятные советские времена, получается очень сильное зрелище.
"Сволочи", красиво снятые оператором Дмитрием Яшенковым, отпечатываются в памяти именно как зрелище, в котором преобладают две основные краски — ночная и дневная. Сцены мирно спящих воспитанников спецшколы парадоксальным образом напоминают начало рассказа Виктора Пелевина "Синий фонарь": "Свет был какой-то синий и неживой, и если бы не Луна, которую можно было увидеть, сильно наклонившись с кровати вправо, было бы совсем жутко". В "Сволочах" все пропитано этим мертвенным синим светом, очень соответствующим сюрреализму истории, похожей на одну из тех страшилок, которыми обменивались советские пионеры после отбоя, как будто они не просто дети в обычном пионерлагере, а обреченные камикадзе, постепенно начинающие догадываться, к чему их готовят. Выглядело бы это и впрямь совсем жутко, если бы днем надо всем этим безобразием не всходило раскаленное высокогорное солнце, на котором так эффектно, замедленными каплями в сгущенном воздухе, повисает кровавая юшка. Когда "сволочи" дерутся, а дерутся они много и азартно, они выглядят гораздо меньшими позерами и пижонами, чем когда разговаривают, пользуясь исключительно блатным жаргоном и каждую фразу преподнося аффектированно, с чрезмерным нажимом. Если бы все в "Сволочах" вели себя так театрально и демонстративно, впечатление складывалось бы более цельное, однако нарушает его Андрей Панин в роли начальника спецшколы Вишневецкого, в сценарии просто полковника КГБ, а в фильме — для большей общности с его подопечными и моральной амбивалентности — заключенного, выпущенного, скорее всего, временно, именно под этот бесчеловечный проект со спецшколой.
Не надо лишний раз напоминать, что Андрей Панин — самодостаточная актерская единица, исправно функционирующая в любых обстоятельствах и волшебно превращающая в правду любую туфту, к которой она прикасается. Андрей Краско, играющий душевного кладовщика дядю Пашу, в этом смысле ничуть не хуже, и разница между ними в "Сволочах" заключается только в том, что Панин представляет глубинную, выстраданную, своеобразную доброту, тщательно замаскированную внешней жестокостью, а Краско — человечность, почти ничем особенно не прикрытую. Работать на таком несущественном различии актерам не слишком интересно, хотя если что-то по-настоящему ожидалось от этого фильма — то именно их взаимодействие, а совсем не подробности воспитательного процесса, осложненного сволочным характером неподдающихся подростков и изначальной аморальностью задачи.
К сожалению, артисты Краско и Панин держатся в "Сволочах" по большей части индифферентно друг к другу и занимаются каждый своим делом: Краско отвечает за гуманизм, Панин — за жизнеподобие, которое он способен обеспечить одной репликой, например, отдавая приказ закопать заживо провинившегося воспитанника. Этот простой и понятный приказ почему-то удивительно долго доходит до подчиненных не знающего сомнений Вишневецкого: "Ваши проблемы — моя ответственность". И только в этот момент наконец дожидаешься того, чего тщетно ждал с самого начала,— мороза по коже, возникающего, когда в картонной декорации "Сволочей" начинает просвечивать что-то подлинное, настоящая эмоция и неподдельный ужас.