премьера балет
Большой театр выпустил самый амбициозный балетный проект сезона — трехактную "Золушку" в постановке хореографа Юрия Посохова и режиссера Юрия Борисова. ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА убедилась, что на бал было ездить незачем.
Худрук балета Большого Алексей Ратманский совсем недавно сам ставил "Золушку" в Мариинском театре, однако для Москвы подыскал другого хореографа — 41-летнего Юрия Посохова, тринадцать лет назад поменявшего премьерство в Большом на аналогичное положение в труппе Балета Сан-Франциско. Русский хореограф, обтесанный передовым западным искусством, был призван в свою очередь стесать налет провинциальности с современного отечественного балета.
В идеях у соавторов "Золушки" недостатка не было: содержательный буклет подробно излагает извилистый ход их мыслей. Балет решено было трактовать как исповедь Прокофьева, основываясь на его признании "Золушка — это моя Лина (жена композитора, угодившая в сталинские лагеря.—Ъ)" и его же дневниковых притчах об "ультрафиолетовом Времени и инфракрасном Пространстве". Пометавшись между политической конкретностью и метафизичностью космогонии, режиссер и хореограф приняли соломоново решение: не мудрствуя лукаво, превратили Сергея Сергеевича в Сказочника, поселили его на пустынной планете и окружили дружественными воронами (привет от Сент-Экзюпери и худфильма "Снежная королева").
Художник по костюмам американка Сандра Вудл обеспечила сходство Сказочника с Прокофьевым, наделив его горчичными брюками, шарфиком и очками, а остальных персонажей одела элегантно, но вполне традиционно. Светское общество она поместила в 20-е годы ХХ века (фраки мужчин, стрижки каре и заниженные талии у дам), сестер Золушки расфуфырила, как тружениц богатого публичного дома ХIХ столетия, Принца облачила во вневременной белый мундир с орденской лентой; а танцующие предметы быта заковала в прозрачный пластик. Несмотря на передовой дизайн, они живо напомнили корреспонденту Ъ те чашки и чайники, которые она изображала в школьном балете "Балда".
Только художник-постановщик Ханс Дитер Шааль, по образованию архитектор и философ, остался верен глобальному замыслу. Он выкатил на сцену мертвенно-голубой шар Луны, спроецировал на звездный задник часть его ноздреватой поверхности, заполонил сцену гигантскими круглыми часами (иные вовсе без стрелок). Придворный мир успеха он обозначил широкой белой лестницей. Крах дворцовой мечты — исполинской черной рамой — может, окна, а может, тюремной решетки. Прочую реальность — вроде инфернальной сизой кухни Золушки, подернутой то ли пеплом, то ли инеем, или зеркального репетиционного зала, или гиперреалистичных календарных слайдов с временами года — сценограф упрятал в огромные черные шкафы-комнаты, выползающие из-за кулис и распахивающие створки по мере необходимости.
В тисках этих метафор, упакованных по правилам мирового дизайнерского искусства, скромно копошилась отечественная режиссерская и хореографическая мысль. Из сценического действия вытекло следующее: некая решительная девица, живущая на Луне со стареющим "папиком" (в костюме Прокофьева), постоянно перебирающим в руках кипу листочков формата А4 (видимо, партитуры), прочитала одну из этих бумажек, воодушевилась и упросила старикана обеспечить ей будущее. Композитор-отец-фея в одном лице как-то буднично отправляет ее в шкаф, за которым и открывается сказка.
Причем совершенно традиционная сказка: взявшись за дело, создатели напрочь забыли о своих декларациях. Например, об обещанном глубинном прочтении музыки. Господин Посохов не заполнил даже те бездны, которые у всех на слуху: стертая хореография напрочь игнорировала все тревожные и трагичные музыкальные темы. Великолепная сюита "времен года", оделяющих Золушку своими дарами, выглядела набором жиденьких вариаций, в котором мощную Осень не отличить от беззаботной Весны. На грозную тему часов Золушка и фея-Прокофьев перекатывали друг другу бутафорскую тыкву на колесиках, внутри которой спрятан циферблат. Грандиозный придворный вальс наглухо завяз в неподвижности: придворные во главе с Золушкой и Принцем протанцовывали свои стандартные комбинации, стоя на месте и не нарушая стройных шеренг.
Однако несправедливо было бы не отметить и находки спектакля. В первом действии — балетный класс, который дает толстушкам сестрам (в этих ролях неподражаемы некондиционные, но жизнерадостные артистки Анастасия Винокур и Лола Кочеткова) заведующий балетной труппой Большого Геннадий Янин — изящный остроумец и блистательный танцовщик. Любопытно задуманы и поиски Принца: на своем пути он встречает состоявшихся "золушек", прототипами которых послужили Марлен Дитрих и Мария Каллас. С воплощением же этого замысла вышла осечка: вместо Марлен Дитрих на сцене оказалась ее Лола из "Голубого ангела", и выглядела она отнюдь не роковой хищницей, а вульгарной проституткой. Появившиеся из-за приподнятого занавеса пикантные ножки ее товарок подали было некоторую фривольную надежду, но так и не заработали в полную силу. Легендарная же дива, почему-то водруженная на рояль, забавно разевала рот и манипулировала змеиными руками, однако в действие так и не включилась — башмак мерить отказалась. Конное путешествие принца и его друзей вообще отдавало двусмысленностью: отношения всадников с голоногими развратными лошадками были столь интенсивны, что в дом мачехи вся компания мужчин ввалилась в крайнем изнеможении.
Многочисленные вариации и адажио Золушки и Принца, даже отлично исполненные Светланой Захаровой и Сергеем Филиным, все равно предстали набором общих мест, выпадающих из памяти сразу после просмотра. Смутно вспоминаются па мазурки, перекидные, jete en tournant, туры в воздухе, пируэты и бесчисленные арабески — с оттяжкой наподобие фигурного тодеса, с проездом взад и вперед, с опусканием на пол и вздыманием в небеса. Для актуализации этих банальностей авторы предприняли два шага: позволили Золушке и Принцу поцеловаться взасос на балу и уложили их спать на авансцену после финального адажио. Принцу, правда, пришлось проснуться, (потому что музыка все не кончалась) и, потанцевав среди положительных воронов, унести свою возлюбленную за кулисы в неведомую галактику. А Сказочник-Прокофьев, обеспечив будущее своей протеже, сконфуженно заполз в дыру на планете, как червяк в тыкву. Действительно, как-то неудобно получилось.