Папская индульгенция

Детская колонка в Ъ-Weekend, в которой я рассказываю про своих детей Ваню и Машу, имеет определенный успех, и как-то я был на радио "Эхо Москвы", участвовал в передаче "Школа молодого отца". Ведущий спросил меня, как появилась эта колонка. Я с готовностью рассказал придуманную на ходу историю о том, как мы как-то сидели и думали о том, что нужна какая-то такая колонка, где рассказывалось бы про детей и их родителей, ибо нельзя было уже не иметь в журнале такой колонки, потому что иметь детей — это уже очень модно.

Ведущий не дал мне продолжить.

— Стоп! — закричал он.— А вот об этом мы поговорим подробнее! Что значит модно?

Я сразу как-то, честно говоря, сник. Дело в том, что очень трудно же объяснить, что значит "модно". Это же не значит, что ты с детьми ходишь на показы мод. И я начал было объяснять, и тут же понял, что тону. Каждое мое слово вызывало кучу новых вопросов — у меня самого. Тогда я сказал:

— Модно — это то, что носят в этом сезоне. Вернее, вынашивают.

Больше вопросов на эту тему не поступало.

А жаль. У меня-то они только появились.

На самом деле что-то же и в самом деле такое витало в воздухе. Ну это и правда модно стало — приходить в гости и в рестораны со своими детьми. Еще года три назад это было довольно сложно себе представить. В гости, а уж тем более в ресторан приходили с детьми только по одной причине: их было не с кем оставить дома.

А теперь мы явились с Машей и Ваней в заведение "На веранде у 'Дачи'" встречать Новый год — и обнаружили, что таких, как мы, вернее, как Ваня с Машей,— целый этаж.

Как же так получилось? Вроде как-то незаметно. Так же незаметно, как стала модной эта колонка в Weekend. И вот я прихожу в какой-нибудь супермаркет и слышу от незнакомых людей недоуменный вопрос:

— Вы что, без Маши и Вани?

Ну да, без них. Как-то уж так получилось. Еле вырвался хоть в магазин. И вот один этот вопрос, и я чувствую себя виноватым — и перед Машей с Ваней, и перед этими людьми.

А по интернету присылают письма благодарные жены, ставшие на днях матерями. Они благодарят за то, что их мужья, только начитавшись этой колонки, поняли, как надо жить и что нужно для этого делать.

Чувствую ли я, как это модно — то, что у меня есть маленькие дети? Ну да, я чувствую. На самом деле мы очень часто берем с собой детей. Мы приходим с ними на какую-то вечеринку и встречаем знакомых. У них дети нашего возраста.

— Привет,— говорю я.

— Привет. А вы с Ваней и Машей? А мы, знаете, решили от своих отдохнуть,— тревожно говорят мне осиротевшие родители. Их сироты остались дома.

И через несколько минут я вижу — она ему выговаривает что-то полушепотом где-то в углу, стоя с коктейлем в дрожащих от возмущения руках, но вот они уже больше не дрожат, потому что она уже размахивает ими и не боится залить свое коктейльное платье. И я знаю, что она ему выговаривает. Они пришли без детей. Теперь им плохо. (Насчет детей не уверен.)

А мне хорошо. Дело не в том, что я прямо всей кожей чувствую, как у меня сейчас все очень модно. Дело в том, что мне на самом деле хорошо. Мне, во-первых, есть чем заняться. Я смотрю за детьми.

Это ведь главная проблема на всех этих вечеринках — необходимость говорить. Эти разговоры, необязательные разговоры давно не видевших друг друга (и век бы еще не видеться) людей. Поговорил с этим и сейчас подойду вот к этому. А вот этот меня опередил и сам подошел первым. У нас много общих тем.

Есть, конечно, люди, которых и правда приятно видеть. Их даже иногда бывает довольно много. Их даже бывает больше, чем ты мог бы предположить, идя на эту вечеринку. Но их всегда меньше, чем хотелось бы.

Вообще-то можно сказать на это: а зачем тогда приходить на все эти мероприятия? Сиди спокойно дома и наслаждайся чем привык. Можно вот детьми наслаждаться. Но ты же встаешь и идешь, и едешь. Зачем? На это тоже есть хороший ответ: детям очень нравится.

Это хорошее, прекрасное даже для тебя самого объяснение. Оно, если разобраться, необходимо тебе. Потому что если нет его, то неизбежно возникнут другие, не такие удобные для тебя. Например, тебе придется убеждать себя, что это интересно тебе. А ведь это вранье.

Есть и другие объяснения, если это все-таки не устраивает. Они еще хуже. А так — все чудесно. Ты живешь в гармонии с собой и окружающим миром. Апофеоз дзен-буддизма.

Я помню, как мы с Машей встречали Новый год, когда они были совсем маленькими. Ваню мы тогда не взяли, потому что он был тогда вообще еще, по-моему, грудным младенцем.

Маша пришла в бальном платье. Мы вошли — и на меня никто не обратил никакого внимания. Это само по себе было уже прекрасно. Все гости смотрели только на Машу. Что-то такое было даже не в ней, а в этом платье. Я не знаю, что именно. Может, я вообще ошибаюсь. Может, дело совершенно не в платье, а все-таки в самой Маше. Просто ее я раньше видел, а это платье она надела в первый раз. Может, и правда дело было в Маше. Но мне казалось, что все дело в платье.

В этой компании было много итальянцев. Они за весь этот вечер так ни на минуту и не выпустили девочку в этом платье из рук. Они передавали ее с рук на руки. Ей дарили дорогие подарки. Она легко выигрывала взрослые конкурсы. Достаточно ей было прочитать хотя строчку какого-нибудь детсадовского стихотворения — и в руках у нее оказывался шелковый шарф MaxMara. Стоило ей повернуться на каблучках, платье наполнялось воздухом... общий вздох — сумочка Etro.

К тому же это ведь были не просто итальянцы. Это были итальянцы в России. Они занимались тем, что просто передавали Машу с рук на руки — и все, и слезы счастья душили этих людей, приехавших встретить Новый год в эту противоречивую страну, где за огромным окном зачищали Красную площадь от посторонних мнительные солдаты внутренних войск, не поднимавшие от смущения глаз (им все-таки, кажется, было стыдно из-за того, что делают, и они, наверное, представляли себя на месте людей, которые приехали сюда, чтобы встретить Новый год на Красной площади именно для того, чтобы это запомнилось и чтобы можно было ответить друзьям на вопрос, где ты встретил Новый год, что-нибудь новое, а не то, что обычно),— а здесь, в ресторане, рядом с ними крутилась на каблуках, в развевающемся бальном платье эта дюймовочка.

Мне все это время не надо было придумывать, чем заняться. Мне оставалось стоять и придирчиво наблюдать за этой девочкой — и я понимал, что и сам довольно моден сейчас со своей ревностью, которая душила меня, без преувеличения, душила.

Потом моему приятелю удалось вырвать Машу из рук итальянцев. Но зачем? Он стал танцевать с ней. Он, подлец, хорошо танцует. Прошло уже два года, а она помнит ему этот танец и нечеловечески смущается, когда видит его, а он не понимает, в чем тут дело, и старается на всякий случай наговорить ей побольше любезностей, чтобы она расслабилась. А она и не напрягалась. У нее просто хорошая память. Лучше, чем у него. Она, кажется, будет помнить этот танец всю жизнь.

Потом мы ушли из ресторана, и мне не надо было никому ничего объяснять. Я просто кивнул на Машу, и все. В этом было еще одно преимущество. Никто не просил нас задержаться, и мне никому не приходилось говорить, что на самом деле мы очень спешим, потому что завтра, например, рано вставать. А меня не убеждали, что не надо рано вставать, потому что организм ведь сам подскажет, когда вставать, и я не был вынужден спорить с этой космической чушью и доказывать, что это они могут никогда никуда не торопиться, а я не могу, мне заметку в номер писать про Путина. И чем дальше я бы это все говорил, тем большим идиотом себя чувствовал бы — и ничего уже с этим не мог поделать, и оставалось бы только страдать, особенно утром, когда все это вспоминал бы. И только в этом страдании было бы мое утешение, слабое, впрочем.

И еще один эпизод у меня до сих пор сидит в голове. Это было прошлым летом, на танцплощадке ЦПКиО. Мы пришли туда уже ночью. В Парке культуры в этот день был как назло всемирный фестиваль фейерверков. Мои дети два часа стояли, задрав головы и орали от восторга как дикие. Но они не за этим сюда пришли. Они пришли на танцплощадку в "Черешневом лесу". Танцы были в самом разгаре. Мы стояли и смотрели на танцующих людей. Эти люди в эту пятницу не поехали в "Ферст" и в "Кабаре", а приехали сюда, потому что в этот вечер все приехали сюда.

Я стоял и смотрел на них. У меня даже мысли не возникло присоединиться к ним. Как я должен был себя чувствовать? Я так стоял подростком примерно на такой же танцплощадке с чудной решетчатой оградой, припирая эту ограду спиной. И я до сих пор помню, как глупо я себя чувствовал, стоя так.

Но Боже, как же хорошо я себя чувствовал, подпирая эту ограду вместе с Машей! Я показывал ей лучшую в городе танцплощадку. В этом была моя миссия. И она была выполнима. И я ее выполнял. И все это видели. И Маше было и в самом деле интересно. То есть даже можно было сказать, что она была абсолютно захвачена происходящим.

И тут ко мне подошел хорошо одетый человек лет 30 и на ломаном русском языке попросил у меня Машу на один танец. Она посмотрела на меня с мольбой, и я не знал, что эта мольба означает. О чем она умоляла меня? Отпустить ее или не отпускать? Рулетка. Чет-нечет. Красное-черное. Я отпустил.

Он вел ее очень аккуратно. Он тоже, как и мой приятель, очень хорошо танцевал. Она тоже не зря ходит на танцы.

Он вернул мне мою дочь со словами:

— Это лучший день в моей жизни! В таких беретах, как у вашей дочки, ходят у нас в Марселе. Вы должны запомнить: в Марселе, а в не Париже! В Париже не понимают, что такое настоящий берет!

Я надел на Машу этот берет в последнюю секунду перед выходом из дома. Надел, потому что подумал, что мы выходим из дома поздним вечером, а вернемся уже, наверное, утром. И надел. Этот берет привезла как-то Машина бабушка. Его носила и Машина мама, и сама Машина бабушка.

Странно, что Маша совершенно не помнит танца с этим французом.

Теперь я скажу самое главное. Мы ходим везде с детьми по одной причине: их не с кем оставить дома.