В переполненном Большом зале Центрального дома литераторов прошел вечер памяти Евгения Харитонова, приуроченный к выходу из печати второго тома его собрания сочинений. Вел вечер составитель двухтомника, журналист и критик Ярослав Могутин. В вечере приняли участие: Роман Виктюк со своими актерами, кинорежиссер Сергей Соловьев, драматург Нина Садур, артист Ефим Шифрин и другие. Среди зрителей можно было увидеть разные фигуры: от Юнны Мориц до Эдуарда Лимонова. Рассказывает писатель НИКОЛАЙ КЛИМОНТОВИЧ.
Стало общим местом утверждение о том, что писателей в России любят только после смерти. Как и все общие места, это, как правило, неправда. В России писателей холят, зачастую публикуют немалыми тиражами и приглашают в гости. То же происходило и с Харитоновым — почитатели его лелеяли, хозяйки салонов торопились залучить, не печатали же по той причине, что сам он к этому не стремился. Точнее, он писал тексты, которые заведомо нельзя было напечатать нигде: ни здесь, ни там. Последнего он, впрочем, не понимал, как и многие другие литераторы метрополии: цензура эмигрантской прессы была в некоторых отношениях свирепее советской. Он писал почти исключительно о гомосексуализме.
Тем удивительнее, что общее место, упомянутое выше, вопреки правилу оказалось верным: буквально через год после его смерти Харитонова полюбили и издатели. Первыми были супруги Проффер, руководители издательства "Ардис" в США, специализировавшиеся на выпуске русскоязычных романов Набокова, а в 1980 году напечатавшие альманах "Метрополь". В 1982-м они выпустили еще один альманах, собранный в Москве в обход цензуры. Он назывался "Каталог", в нем было три рассказа Харитонова. Двумя годами позже в Париже в журнале "А-Я" появилось еще четыре рассказа. А в 1988 году впервые текст Харитонова увидел свет на родине — это была пьеса "для детей" под названием "Дзынь", вольное переложение для сцены сказки Одоевского "Городок в табакерке". Заметим в скобках, что гомосексуальные аллюзии — для "тех, кто понимает", — в этой пьесе весьма сильны.
С тех пор вокруг Харитонова-писателя возник бум. Кажется, не было ни одного периодического издания, считающего себя не одиозным и стремящегося во всем отличаться от "консервативных" толстых журналов, которые бы не печатали его: от "Вестника новой литературы" в Петербурге до газеты "Еще" в Риге. Издатели рвали его тексты друг у друга из рук. В это сумбурное для страны и литературы время, когда многие не знали что делать, некоторые вещи Харитонова были напечатаны почти одновременно в нескольких местах. Особенно в этом смысле повезло новелле "Духовка", лирическому рассказу о неразделенной однополой влюбленности, — этот текст за два года был опубликован четырежды, при том, что еще издатель "А-Я" Игорь Шелковский использовал клише этого рассказа для украшения обложки.
Харитонов написал мало, два небольших тома, в одном из которых большую часть занимают воспоминания о писателе. При том, что работал много. Объясняется это тем, что его вещи в прозе исполнены по законам поэтических текстов. Найти в нашей литературе его предшественников сложно: отчасти это Розанов — у него Харитонов заимствовал композиции своих поздних вещей, чисто формально напоминающих "Опавшие листья", хотя с таким же успехом можно сказать, что он взял эту форму у фрейлины Сей-Сенагон; отчасти Михаил Кузмин, и это покажется тем более справедливым, если вспомнить малоизвестные миниатюры позднего Кузмина "Рассказы на кафеле"; наконец, это мог бы быть Добычин, но вряд ли Харитонов знал его книги ЗО-х годов, практически недоступные в его время даже библиофилам. Для полноты следует вспомнить и обэриутов.
Он был очень религиозен, и "Жития святых" были его повседневным чтением наряду с Библией. Это не случайно. Его облик и характер разительно контрастировал с малопристойными с привычной точки зрения сочинениями. Это, конечно, мнимая "непристойность", что хорошо поймет тот, кто не смешивает текст с поступком, ведь слово — "поступок" лишь в мире слов.