выставка графика
В ГМИИ имени Пушкина открылась выставка "Рисунки Василия Чекрыгина" (1897-1922), приуроченная к выходу книги Елены Муриной и Василия Ракитина "Василий Николаевич Чекрыгин", которую выпустило издательство RA (Russian Avantgarde). На выставке побывал ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН.
Выставка — это 79 графических листов, частично из коллекции Константина Григоришина, частично из собрания ГМИИ, куда в 1981 году передала часть хранившейся в семье коллекции внучка художника Наталья Колесникова. Ее дар в 300 рисунков и 8 картин маслом по ее желанию должен был быть распределен между ГМИИ, Эрмитажем, Пермской художественной галереей и Художественным музеем в Нукусе, однако, как она пишет в предисловии к книге, за 25 лет Минкульт так и не смог передать работы в музеи. Листы выставлены в камерном 31-м зале музея, бывшей подсобке, расположенной за Греческим двориком. Все листы относятся к самому последнему периоду творчества Василия Чекрыгина, 1920-1922 годов, когда он стал одним из основателей группы "Маковец" и истовым последователем "Философии общего дела" Николая Федорова.
С одной стороны, Василий Чекрыгин — художник авангарда, футурист, в 1914-1915 годах близкий друг Маяковского. С другой — художник искренне, даже экстатически (если судить по его работам и текстам) религиозный и если не вполне православный, то уж во всяком случае вдохновленный русским религиозным ренессансом.
Для искусствоведов старшего поколения, открывших для себя авангард как безусловную художественную ценность на рубеже 50-60-х годов, богоборчество авангарда составляло мучительную нравственную коллизию, постоянно увеличивавшуюся по мере того, как от 60-х к 70-м ценности православия все глубже проникали в интеллигентскую среду. Пропорционально этому росло значение Василия Чекрыгина, творчество которого доказывало саму возможность соединения авангарда и православия (пусть ценой глубокого переосмысления первого, а пожалуй, и второго). Так что тут мы имеем дело не только с художником, но и с особым течением русской мысли — насколько я могу судить, проблемы религиозности авангарда не волнуют ни одну из искусствоведческих школ, за исключением русской. Патетически фрагментарные, концентрированные эссе Елены Муриной и Василия Ракитина, опубликованные в книге, к которой приурочена выставка, являются яркими примерами этого течения.
Чтобы оценить выставку, надо проникнуться этим особым ощущением, почувствовать остроту нравственной проблемы, когда оказывается, что любимый авангард строится на сокрушении искренней веры. Тогда листы Чекрыгина становятся своего рода болеутоляющим лекарством, и их можно смотреть без конца. Без этого они хуже воспринимаются, все листы кажутся вариацией одного и того же. 79 таблеток болеутоляющего производят огромное впечатление, если у тебя 79 раз болит голова, а если не болит, они быстро приедаются.
В 1922 году Василий Чекрыгин при невыясненных обстоятельствах попал под поезд. Ему было 25 лет, и хотя он много чего успел к этому моменту (был футуристом, потом пулеметчиком на фронте в первую мировую, потом революционным культработником), все равно это кажется самым началом пути. И при взгляде на его работы кажется, что это большая серия эскизов углем к двум ненаписанным картинам. Одна — "Расстрел", вторая — "Воскрешение мертвых". Обе картины выглядят очень похожими, только в "Воскрешении мертвых" фигуры существуют в некоем темноватом угольном тумане, из которого постепенно светом концентрируются лица и тела, а в "Расстреле" туман сменяется косым расстреливающим штрихом, в котором эти лица и тела постепенно исчезают.
Каждый лист Василия Чекрыгина что-то напоминает, но трудно сказать, что именно. Иногда кажется, что это вариации больших исторических картин — Пуссена или Давида — с кулисными фигурами по бокам, центральной группой на среднем плане, концентрирующейся вокруг главного героя или двух, с коленопреклоненными или лежащими второстепенными персонажами вокруг центра. Иногда это больше похоже на алтарные композиции типа "Вознесения" — Тициана или Рембрандта, когда центральная фигура ставится на возвышение, а все остальные к ней стремятся. Иногда это традиционные иконные композиции, то что-то напоминающее "Сошествие во ад", то "Троицу". При этом все фигуры, которые проявляются на листе, стоят в правильных позах античных статуй, что и создает странный эффект вариации какой-то известной картины.
Свой текст, посвященный Николаю Федорову, Василий Чекрыгин назвал "Собор воскрешающего музея". Текст эзотерический, по стилю напоминающий "Так говорил Заратустра", а название его звучит полемично — музей в культуре 1910-1920-х годов осознается как синоним кладбища, как нечто противоположное идее воскрешения. Но Чекрыгин, кажется, мыслил себе процесс воскрешения мертвых именно в музейной плоскости. Утопия Николая Федорова строилась на идее тотального воскрешения всех умерших путем коллективной духовной концентрации всего живущего человечества; Чекрыгин же, пытаясь представить себе, как это происходит в визуальных формах, видел нечто похожее на восстановление из праха неопределенного черного тумана большой исторической картины — с величественными позами и большой торжественностью общей композиции соборного построения. Трудно сказать, могла ли такая картина быть написана, здесь, пожалуй, важнее процесс, чем результат. Такое ощущение, что он каждым своим рисунком, собирающим картину из праха, работая с неистовой, невероятной интенсивностью (от него остались тысячи одинаково устроенных рисунков), мысленно воскрешал умерших и именно в этом видел предназначение искусства.
Непонятно, каков здесь статус авангарда, ведь авангардная деструкция формы в этих рисунках оказывается как раз тем, что отделяет еще не воскресшие окончательно фигуры от полноты бытия. То ли это некое животворящее дуновение, позволяющее собрать форму из праха, то ли, напротив, нечто повергающее тело и лицо человека в прах. Процесс оказывается амбивалентным, он оборачивается то "расстрелом", то "воскрешением", и я бы сказал, что синтез православия и авангарда остается под вопросом и у этого художника.
Разрешить его, пожалуй, можно только личной убежденностью. Вероятно, для тех, кто ищет Бога на путях авангардизма, Василий Чекрыгин — доказательство, что его можно там найти. Хуже тем, которым этой убежденности не дано. Когда обнаруживаешь, что теми же формами, с помощью тех же приемов, что и в "Воскрешении мертвых", Чекрыгин создавал эскизы для большой картины "Долой безграмотность!", то его творчество становится еще одним порождением безумной эпохи, в которой мертвых, конечно, жаль, но меньше, чем обычно, ведь их убивают на время, до скорого воскресения, которое вскорости принесет революция. То есть явлением столь же трагическим и безнадежным, как и остальной русский авангард. Впрочем, в наше благословенное время — весьма дорогостоящим. Слава его работоспособности: несколько тысяч графических опытов воскресения мертвых — это огромное состояние.