14 декабря в Центральном Доме архитектора в Москве жюри под председательством литературоведа Вячеслава Иванова назовет имя лауреата 1992 года, которым станет один из шести прозаиков, названных 16 октября в Санкт-Петербурге ("Ъ" от 19 октября). В ожидании этого события Ъ намерен познакомить читателей с претендентами. О Викторе Астафьеве, имя которого открывает этот список, рассказывает НИКОЛАЙ Ъ-КЛИМОНТОВИЧ.
Широкой литературной публике имя этого прозаика стало известно, когда он уже выпустил две книги в провинции: в 1967 году "Новый мир" опубликовал его рассказ "Ясным ли днем". Астафьев сразу же причислен к компании "писателей-деревенщиков", что строго говоря было натяжкой со стороны критики. В отличии от Федора Абрамова, Василия Белова, Бориса Можаева, Валентина Распутина или Владимира Тендрякова, он если и писал о деревне, то ставя акцент на экологической, а не на социальной проблематике. Иначе говоря, Астафьев был менее своих коллег классово ангажирован, оставаясь "деревенщиком" скорее лишь по происхождению. Лучшие его книги напоминают пришвинские: философски-поэтические размышления на лоне природы в них оттесняют описания быта послевоенной деревни. В годы расцвета "Нового мира" и моды на гражданский "разоблачительный" пафос это был скорее минус.
Он всегда тяготел к малым формам, и даже его повести были скорее большими рассказами. Недаром такие его книги, как "Последний поклон" и "Царь-рыба", за которые он был удостоен Государственных премий, были сборниками новелл, а книга, которую писатель сочинял многие последние годы, "Затеси" и вовсе составлена бессюжетными миниатюрами, которые он сам по жанру считает близкими "стихам в прозе" Тургенева. Выдвинутая на премию книга "Прокляты и убиты", первая часть которой была в прошлом году в том же "Новом мире", по сути есть дебют писателя в "большой форме", к тому же роман написан не от первого лица и лишен той исповедальности, что всегда являлась "фирменной маркой" этого автора. Кажется, единственным остро-социальным произведением писателя до сих пор была повесть "Печальный детектив", появившаяся в первые "неподцензурные" годы.
Опыт первого большого астафьевского романа не очень удачен, хотя читатель должен сделать поправку на то, что перед ним лишь половина книги. Бросается в глаза композиционная рыхлость и бессюжетность, что уместно в миниатюрных "Затесях", но безусловно не идет впрок роману, написанному к тому же весьма традиционно. Текст представляет собой цепочку сцен, объединенных лишь местом и временем действия. Главного героя нет. Вереница персонажей однообразна, как марширующая солдатская колонна, и читателю трудно кого-либо подробно разглядеть. Автор много внимания уделяет описаниям быта солдат-новобранцев призыва 1942 года, ничем не отличающегося от арестантского, и эти картины своим натурализмом сами по себе отвлекают внимание от конкретных судеб. Книга в известном смысле публицистична, это "физиологический очерк", напоминающий "Записки из Мертвого дома" и "Архипелаг ГУЛАГ", но без рельефности первого и без исторической строгости второго. Кроме того, этот роман несколько опоздал: тема, затронутая на сей раз Астафьевым, будучи неприемлемой для советской цензуры, ничего не добавляет к тем ужасам — идет ли речь о сталинских лагерях или о быте стройбата брежневской поры — которых наслушалась публика, едва цензурные тиски были разжаты.
Трудно сказать, чем руководствовалось жюри, включив в short-list книгу, опубликованную не целиком. Скорее всего, дело в том, что выбирать было особенно не из чего: 1992 год оказался не богат публикациями новых романов. Кроме того, вручая премию, жюри всегда так или иначе учитывает прежние литературные заслуги лауреата: многие написанные Виктором Астафьевым книги вызывают уважение к трудолюбию автора и оставляют впечатление несомненной добротности.
Некоторые особенности писательского поведения Астафьева тоже вряд ли ускользнули от внимания жюри: дважды за последние годы его имя оказывалось в центре литературного скандала. В самом начале "перестройки" в литературный самиздат Москвы попала "переписка" Астафьева с литературоведом Натаном Эйдельманом. Письмо Астафьева содержало полный набор антиеврейских выпадов, традиционных для "почвенников", и было выдержано в крайне раздраженном тоне. Позднее сам писатель объяснил, что был в аффекте и сожалеет о сказанном. Второй скандал разгорелся во время последнего съезда писателей СССР и был связан с новеллой Астафьева о его посещении Грузии. Грузинская писательская делегация сочла, что Астафьевым неправильно дан образ персонажа-грузина, назвала рассказ "антигрузинским" и потребовала извинений, который недоумевающий автор и принес. При этом справедливо заметив, что в грузинской прозе хоть отбавляй далеких от какого-либо умиления описаний русских. Оба этих случая дали повод "патриотам" безоговорочно зачислить Астафьева в свой лагерь, однако писатель в будущем повел себя так, что никому в голову не приходило ставить его в один ряд с Беловым или Распутиным. Ту же независимость Астафьев демонстрировал и раньше, когда в Красноярске, где он живет последние годы, он выступал против обкома партии и его политики в области экологии.
Короче говоря, Астафьев по горячности характера и по известному недоверию провинциала к столичному литературному истеблишменту — об этом им самим много сказано в автобиографической книге "Зрячий посох" — часто попадал в окололитературные передряги, и, не исключено, для членов жюри, желающих подчеркнуть свою литературную объективность и неангажированность, все это оказалось дополнительным мотивом назвать его претендентом. Хотя и вызывает сомнения, что писания Астафьева могут оказаться во вкусе Маши Слоним или Александра Гениса, являющихся наряду с Булатом Окуджавой членами букеровского жюри этого года.
Следующего претендента на премию Букера Ъ представит в субботнем номере.