 |
Игорь Моисеев ведет репетицию в зале имени Чайковского. 2003 год |
Предназначенное для потомков жизнеописание Игоря Моисеева он сам надиктовал и лично отредактировал уже 10 лет назад, когда так же шумно праздновалось его 90-летие. Книга "Я вспоминаю...", динамичная и занимательная, напоминает "Похождения барона Мюнхгаузена" — Игорь Моисеев с той же находчивостью и непринужденностью выходит из самых невероятных ловушек и затруднений, которые расставляет ему советская жизнь. И многие фантастические байки, рассказанные советским бароном, действительно подтверждаются фактами.
"Если бы ленинградцы не выжили меня из Большого, не было бы никакого ансамбля Моисеева"
 |
Молодой красавец Моисеев быстро завоевал симпатии советской интеллектуальной элиты |
Он мог бы стать французом — его родители собирались переехать во Францию, уже купили билеты, но помешала первая мировая. Он мог бы стать кинематографистом — но его фамилия в списках зачисленных в мастерскую Льва Кулешова появилась уже после того, как 16-летний Моисеев приступил к занятиям в балетной студии. Он мог бы вылететь из Большого театра на первом же году работы, когда от имени "инициативной молодежи" написал телегу на будущего худрука Большого — ретрограда Василия Тихомирова. Но вместо этого попал со своим письмом на прием к Луначарскому, сумел понравиться наркому и стал завсегдатаем его знаменитых "четвергов", где перезнакомился с интеллектуальной элитой страны Советов. Он бы мог стать "лишенцем" и загреметь в лагеря, если бы "заведующий военным столом" Большого театра не был его партнером по шахматам и не устроил ему "чистый" военный билет.
А главное, он мог бы никогда не стать балетмейстером, если бы не принял заведомо невыполнимое предложение — за три недели переставить чужой недоделанный балет про советскую власть и футбол. 24-летний танцовщик сорвал банк — шумный успех премьеры "Футболиста" открыл ему путь к балетмейстерской карьере, а впоследствии — почему бы и нет? — к посту главного балетмейстера Большого.
И не было бы никакого ансамбля Моисеева, если бы не смена власти в главном государственном театре: в 1936-м все ключевые посты в Большом заняли ленинградцы, и молодой честолюбец потерял шансы когда-либо возглавить театр. Но — опять случай — как раз в это время в Москве провели первый фестиваль народного творчества, Моисеев вовремя сориентировался и сделал нужную ставку, написав на имя Молотова докладную с предложением о создании ансамбля народного танца. "А дальше оказалось, что созданный мной коллектив на редкость подходит к той партийной программе, которая говорит, что искусство принадлежит народу, что создает искусство народ".
"Никто и никогда не вмешивался в мою работу"
 |
Игорь Моисеев (справа) всегда любил классическую литературу — в 1932 году он поставил в Большом балет "Саламбо" по Флоберу и сам исполнил в нем роль благородного дикаря Мато |
С народными танцами хореограф творил чудеса — из пары лихо обработанных фольклорных движений мог сделать сущий шедевр. Осчастливленные народы, потрясенные богатством собственного наследия, тут же признавали моисеевские творения исконно родными. Моисеевские номера строились по законам балетной сцены — с обязательным антре, общим танцем-темой, маленькими соло-вариациями и ярким финалом-кодой; а колоритные типажи продолжали галерею персонажей его балетных спектаклей. Своим артистам Моисеев прививал классическую выучку, заставляя тянуть подъем, высоко вскидывать ноги, вертеться по правилам тренажа, садиться в низкое plie и разводить колени в стороны. Лишь поначалу эти новации доставили ему хлопоты: после первого публичного выступления ансамбля бдительные критики обвинили хореографа в "окарикатуривании" народного танца. Моисеев, блестящий полемист и демагог, разбил противников наголову и в устной дискуссии, и в серии статей. Да так, что больше никто никогда не подвергал сомнению народность его творений, ставь он хоть рок-н-ролл с чертями и ведьмами,— что он и проделал однажды, поставив "Ночь на Лысой горе".
"Чутье мне подсказывало, куда не надо соваться"
 |
Корейский танец "Санчанга" Моисеев получил в подарок от Ким Чен Ира, большого его почитателя |
Игорь Моисеев был обречен на теснейшие контакты с властью — без выступлений ансамбля не обходился ни один банкет в Кремле. Судя по мемуарам, близость к вождям Моисеева ничуть не страшила, он бестрепетно вступал в разговоры даже со Сталиным: "Я не пугался его, я улыбался, а он так привык, что все вздрагивают". При этом дипломатичный хореограф всегда умудрялся извлекать из общения с "отцом народов" практическую пользу — то выпросит помещение для ансамбля, то посрамит влиятельного недоброжелателя.
Однако осторожный Моисеев мудро избегал сближения с "большими людьми" во время приватных застолий — "ведь у меня целый коллектив соблазнительных девчонок". "Девчонки", впрочем, сами были не промах: мало кто из сыновей власть имущих устоял перед их чарами — в ансамбле танцевали невестки Микояна, Конева, Серова и многих других начальников разных рангов.
Однако самое верное объяснение органичного вхождения Моисеева во власть состоит в том, что Игорь Моисеев был и остается убежденным сторонником тоталитаризма — и в своем ансамбле, и в мире вообще.
"Властности нам не хватает"
 |
Человеко-машины, исправные и испорченные,— лейтмотив творчества Игоря Моисеева (миниатюра "День на корабле") |
Сам он любил власть, любил, когда по мановению его руки тучи людей бросаются исполнять любой приказ. Красноречив в мемуарах Моисеева эпизод, когда он по заданию Берии ставил физкультурный парад для общества "Динамо". Чекист Мильштейн, предоставив в его распоряжение начальников внутренних, конвойных, пограничных и прочих войск, напутствовал их так: "Если я услышу какую-либо жалобу на то, что указания Моисеева не выполняются, я вынужден буду поступать с этим человеком по законам нашей чекистской дисциплины". Тысячи военных ловили каждое слово постановщика, все его желания исполнялись незамедлительно, дисциплина была строжайшая — парад прошел триумфально. Второй упоительный эпизод мемуаров — царские почести при вручении венгерского ордена: свита, почетный караул, офицеры с шашками наголо, красная дорожка, оркестр на хорах, два десятка официантов с шампанским.
Конечно же, при демократичном Хрущеве Моисееву стало скучнее — его развлекали только заграничные триумфы. При вялом Брежневе и триумфы приелись: "Начиная с 1967 года новых впечатлений в поездках появлялось мало: мы еще раз были в Америке, мы еще раз были во Франции, мы еще раз были в Италии..." При говорливом Горбачеве Моисеев совсем приуныл, оживившись только в три дня ГКЧП. Либерализм Ельцина, породивший разброд и шатание в ансамбле (13 отборных солистов покинули его ряды, создав собственный ансамбль, еще пара десятков дезертировала в богатый иностранный Riverdance), изрядно его огорчил. При Путине все опять наладилось, чему немало способствовал президентский грант. Но во все времена у себя в ансамбле Моисеев правил железной рукой.
Его идеал — властный, умный, энергичный правитель. Моисеев таким правителем и стал, устроив авторитарный рай в одном, отдельно взятом коллективе и обеспечив ему стабильность на семь десятков лет. Все эти годы он не терпел и не терпит никакой оппозиции — все потенциальные лидеры и амбициозные хореографы в разные годы были вынуждены оставить ансамбль. Никаких дискуссий, никакого непослушания — малейшее неповиновение каралось отлучением от зарубежных гастролей (высшей мерой наказания в советские времена). Все — от ведущих репетиторов до последнего портного — лишь шестеренки в едином, бесперебойно действующем механизме.
 |
Все, что ставит Моисеев, принято считать образцово-народным — даже свальный грех чертей и ведьм в "Ночи на Лысой горе" Мусоргского |
Править Моисеев старался справедливо: вершил третейский суд, вникал во все подробности своего беспокойного хозяйства — от состояния реквизита до беременностей артисток (чего сильно не одобрял). Любил вести репетиции и вел их блистательно: не выматывал артистов без толку, на лету подмечал мельчайшие неполадки, лично показывал, что и как следует исправить. За талант был готов простить многое, но всегда считал, что незаменимых нет,— недаром в его мемуарах нет ни одного имени танцовщиков. Артисты его боялись, но почитали почти рабски — называли "хозяином" без тени иронии. Преемника себе Моисеев принципиально не готовит, находя справедливым тезис Людовика XIV: "Государство — это я".