Сейчас, когда парижский музей Д'Орсэ буквально трещит по швам от наплыва посетителей, спешащих увидеть ранее недоступные картины из фонда Барнеса, незамеченной осталась очень интересная выставка, недавно открывшаяся в музее Мармоттан. А между тем в Мармоттане тоже выставлены картины импрессионистов, вернее женщин-импрессионисток.
Наиболее известна из них Берта Моризо (Berthe Moriso; 1841-1895), картины которой находятся в крупнейших музеях Франции, а вот две ее подруги — американка Мэри Кэссэтт (Mary Cassatt; 1845-1926) и испанка Ева Гонзалес (Eva Gonzales; 1849-1883) — также стоявшие у истоков импрессионизма, несколько позабыты.
Причем Ева Гонзалес забыта довольно основательно: она умерла в 34 года, оставив по себе не так много. В 17 лет она заявила своему отцу, известному испанскому писателю Эмманюэлю Гонзалесу, что ей надоело сидеть за пяльцами и рисовать акварелью цветочки в вазах, и одна отправилась в Париж, чтобы учиться там живописи. Наставником ее был известный в те времена портретист Шарль Шаплин (Charles Chaplin) — не путать с Чарли Чаплиным (Charles Chaplin). В его мастерской она познакомилась с начинающей американской художницей Мэри Кэссэтт. Вскоре выяснилось, что им обеим скучен академический реализм их учителя, а восхищаются они молодыми, но уже довольно известными художниками, которых тогда еще не называли импрессионистами: Мане, Писсаро, Сислеем, Моне. Обе ученицы покинули Шарля Шаплина: Кэссэтт стала копировать в Лувре старых мастеров (именно с этого несколькими годами ранее начинал Ренуар), а Ева набралась храбрости и показала свои работы Эдуарду Мане. Работы были одобрены, и Ева стала одновременно и натурщицей, и ученицей Мане. Ученицей способной и быстро нашедшей свой собственный путь, о чем говорят демонстрируемые в Мармоттане картины (большинство картин Гонзалес находятся в частных коллекциях, так что данная выставка — редкая возможность их увидеть). У ее пейзажей и многочисленных портретов женщин с детьми типичная для импрессионистов светлая палитра, и написаны они с чисто испанским темпераментом.
С не меньшим восторгом к Мане относилась и Берта Моризо: она познакомилась с ним в 1868 г. и, как и Ева Гонзалес, стала его натурщицей и ученицей. Сперва молодые художницы позировали мэтру по очереди, но вскоре Моризо оттеснила соперницу и стала любимой моделью Мане ("Портрет Б. Моризо", "Балкон"). Окончательная победа была достигнута ею в 1872 г., когда она стала его золовкой. В Париже тогда шутили, что Моризо вышла замуж за Мане лишь потому, что восхищалась живописью его брата. Она принимала участие в выставке 1874 года в мастерской французского фотографа и воздухоплавателя Надара (Nadar) на бульваре Капуцинов — после которой, собственно говоря, участвовавшие в ней художники и стали именоваться импрессионистами.
Основную часть выставочного пространства занимают картины Моризо: Берта была необычайно работоспособна, например, она сделала 200 портретов своей дочери в самой разнообразной технике. Надо сказать, что детский и женский портрет — излюбленная тема Моризо: несчетное число раз она писала своих подруг, родственниц, служанок. Но все эти причесывающиеся, качающиеся на качелях, подметающие женщины не однообразны: Моризо — талантливый и очень цельный художник, очень рано нашедший свою тему и трактующий ее с явным мастерством.
С 1889 г. под влиянием Ренуара, восхищавшегося "девственной поэтичностью" ее холстов, портрет начинает уступать место жанровой сцене. Одна из самых красивых работ, демонстрируемых в Мармоттане — "Сцена ревности" — написана широкими мазками и с крайне интересным расположением фигур.
Если Моризо нашла себе учителей и советчиков в лице Мане и Ренуара, то кумиром Мэри Кэссэтт стар Эдгар Дега. С 1877 г. она регулярно участвует в выставках импрессионистов, а вернувшись в Америку, всячески пропагандирует французское искусство, в первую очередь, разумеется, импрессионизм.
Единственный недостаток мармоттанской экспозиции: ее устроители забыли о четвертой художнице-импрессионистке Мари Бракмон (Marie Bracquemond), которая вполне заслуживала быть выставленной вместе со своими коллегами.