премьера театр
Театр "Практика", созданный бывшим директором "Золотой маски" Эдуардом Бояковым при поддержке компании "Капитал групп", выпустил третью за свой первый сезон премьеру. Один из лидеров "новой драмы" драматург Михаил Угаров, в последнее время переквалифицировавшийся в режиссера, поставил пьесу Вячеслава Дурненкова "Три действия по четырем картинам". Рассказывает МАРИНА Ъ-ШИМАДИНА.
Тольяттинский драматург Вячеслав Дурненков по образованию историк. Поэтому неудивительно, что в его пьесах прошлое и настоящее переплетается самым тесным образом. В "Трех действиях по четырем картинам" разные времена и вовсе накладываются друг на друга, так что не разберешь — то ли перед нами полуподвальная каморка начинающего литератора конца XIX века, то ли питерский сквот, где собираются неформалы XX столетия. Черносотенный митинг, на котором один из героев заряжается энергией, торговля недвижимостью, извозчики, жалующиеся на дороговизну запчастей, совсем как наши таксисты, уличные погромы и провокационные перформансы молодых радикалов — все это одинаково свойственно обоим векам.
По мнению Вячеслава Дурненкова, история циклична и повторяется вновь и вновь. Поэтому, вспоминая о собственной молодости, о ее идеалах и иллюзиях, погибших под обломками рухнувшего миропорядка, драматург легко переносится в прошлое, надеясь с помощью этой дистанции лучше разглядеть наше время. В спектакле Михаила Угарова эта двойственность времен подана весьма наглядно: над кроватью героя старинные фотографии в изящных рамках соседствуют с портретами Мэрилин Монро и старика Хема, а радио советского образца — с дореволюционной печкой.
Вячеслав Дурненков играет не только со временем, но и с пространством. Свою пьесу он выстраивает как парад оживших картин. В XIX веке забава с живыми картинами, когда переодетые игроки изображали то или иное известное полотно, была очень популярна. Автор пьесы оживляет работы вымышленного им художника, некоего самарского мастера Андрея Брашинского, якобы близкого к кругу передвижников. Его "раскисшие дороги, села, овраги, пригорки, осины, над которыми раскинулось хмурое татарское небо", вызывающие в зрителях депрессию и желание немедленно напиться, а также неприглядные, какие-то серые и тусклые персонажи стали тем материалом, из которого выросла целая история неудачливого писателя Николая — одного из тех тысяч молодых людей, что до тридцати лет подают надежды, а после спиваются и деградируют, так и не создав ничего путного.
Михаил Угаров, обычно ратующий за чисто драматургический театр, в котором на первом месте стоит слово, а визуальный ряд предельно скромен, на этот раз изменил своим принципам и использовал в спектакле видеопроекцию. Впрочем, здесь этот прием является прямым продолжением игры, предложенной драматургом. Персонажи пьесы "сходят с картин" в буквальном смысле слова — в первом действии они покидают экран и тут же появляются на сцене. Причем в какой-то момент реальные актеры общаются со своими экранными коллегами. В дальнейшем видеосъемка служит в основном декорацией к происходящему на подмостках, но мы понимаем, что в любой момент герои могут вернуться туда, откуда пришли. Поэтому все действие, и без того носящее легкий оттенок абсурда (то герой встречается с извращенцем, которого возбуждает вставленный в ухо карандаш, то в округе появляется секта свистунов, похищающая людей), воспринимается как нечто не совсем реальное. Да и сам драматург то здесь то там разбрасывает намеки на виртуальность этой действительности. То у него вдруг ни с того ни с сего раздается звук загрузки операционной системы Windows или в монологе сумасшедшей старушки вполне традиционные, литературные обороты русского языка, как, например, "вот она, материнская плата", приобретают другой, компьютерный смысл.
Впрочем, молодые актеры Артем Семакин, Марина Рокина, Алексей Ильин, Евгений Пеккер и Дмитрий Мухамадеев существуют на сцене так, словно играют самую натуральную реалистическую драму. Естественно и психологически точно интонируют и наделяют своих героев всеми положенными типажными чертами: если это писатель — то неуверенный в себе, мягкотелый и худосочный очкарик, если пламенный революционер — то размашистый, энергичный громовержец, если принципиальная феминистка — обязательно "сушеная вобла". Особенно колоритным у Дмитрия Мухамадеева получился образ деревенского кучера, которому герой вкатил дозу морфия для расширения общего кругозора малограмотного крестьянина и поплатился за свой эксперимент жизнью.
В эпилоге на экране появляется шкатулка с детскими "сокровищами", но уже определенно другой, нашей эпохи: значки с "Ну, погоди!" и портретом Цоя, мятые рубли, хипповские фенечки и браслеты. Чьи-то руки перебирают эти выцветшие приметы времени так же, как Вячеслав Дурненков перебирает свои вымышленные воспоминания. Ведь для ностальгии не так уж важно, о какой эпохе идет речь.