Русский инженерный театр АХЕ показывает публике в Музее Достоевского новый проект "Фауст в кубе", премьера обещана в феврале. Смотрела АННА Ъ-ИВАНОВА-БРАШИНСКАЯ.
"Фауст в кубе" пока исполняется как "генеральная репетиция". Это значит, что новый проект АХЕ, рассчитанный на несколько лет и включающий несколько стран, претерпевает многократные изменения сценической формы. Постоянным остается одно, как и всегда в работах дуэта перформансистов Максима Исаева и Павла Семченко: классический герой не указывает на классический сюжет или текст. От АХЕ всегда стоит ожидать полной свободы в обращении с материалом — как литературным, так и любым другим. Не зря они настаивают на именовании себя "инженерным" или "оптическим" театром.
Правила игры в их перформансах требуют присутствия на сцене не актера-лицедея, а бесстрастного и молчаливого реквизитора-фокусника. Но трюки не являются для АХЕ самоцелью — главное, что в результате получается мрачнее, чем у Беккета, смешнее, чем в цирке, и душещипательнее, чем в мелодраме. Такой накал эмоций для современного театра оказывается сегодня ценнее всего — иначе как объяснить, что АХЕ проходят как "свои" и на альтернативных, и на традиционных театральных фестивалях.
"Фауст", казалось бы, самый предсказуемый и банальный для афиши АХЕ сюжет. Максим Исаев и Павел Семченко всю жизнь играли в Фауста, не называя имен. Разносторонними талантами профессиональных фокусников — доктора, теософа, чернокнижника, некроманта и колдуна в одном лице — АХЕ овладели еще в своем театральном детстве. Пространство их перформансов — это пространство эксперимента, в котором оба интеллектуала-эквилибриста выступают поочередно в роли то препарируемой лягушки, то препаратора, а то и обезумевшего лаборанта, вонзающего скальпель в собственное тело.
Но если все прошлое АХЕ фаустово, отчего же в самом начале спектакля его авторы просят забыть о прошлом и не ждать трюков "в виде поджигания бороды и взрывания сосисок"? Вроде бы место действия все то же (лаборатория) и аксессуары узнаваемы: видны экраны, линзы, колбы и пробирки, по-прежнему вокруг все дымится и плавится. Но перемены бросаются в глаза: "Фаустом" АХЕ расстаются с собственным детством. Идентифицировав наконец своего главного мифологического героя, они тем самым прощаются с ним. В этом и есть смысл создания "автобиографии" Фауста, который по сюжету уже после смерти оглядывается на свою жизнь. Разумеется, открытая исповедальность АХЕ не к лицу. Они все же не хотят быть "нормальным" театром или оказаться пойманными без маски. А приближение к интимности автоматически означает и приближение к традиционной драме. Поэтому свои самые мощные театральные инструменты АХЕ на этот раз используют для создания эффекта отстранения. Для этого дуэту понадобились и другой актер на главную роль, и драматический текст.
В качестве героя — музыкант Андрей Сизинцев, ранее отвечавший в АХЕ только за звук. Его Фауст — диджей-радист, ловя сигналы, читая текст (порой с листа), нажимая на кнопки, шурша кофейными зернами и тому подобное, нервно химичит со словами и шумами. В роли текста — "Собственноручное посмертное сочинение доктора И. Фауста в 2 360-ти словах" — монолог, напоминающий обрывки цитат из сразу всех священных книг, бульварных сонников, любовных писем, дневников интеллектуалов, восточных сказок, японских хокку и средневековых мистерий. Сами АХЕ играют — как всегда, одновременно хладнокровно и трогательно — Мефистофеля, наблюдающего за стараниями своего "нового Франкенштейна" со стороны. Один (Максим Исаев) извне куба — подвешивая себя за ногу к потолку, покуривая ароматический табак или транслируя свои послания на землю с помощью бегущей строки. Другой (Павел Семченко) изнутри куба — суетясь "у плиты", макая кулаки то в кипяток, то в лед и освящая пространство для предстоящего ритуального вознесения Фауста.
Главный же фокус отстранения от героя с его крайней эмоциональностью авторы, как и следовало ожидать, приберегли на финал спектакля. В решающий момент, когда, по воспоминаниям Фауста, в громе и пламени фурии уже рвут на кусочки его тело, вопрос отождествления авторов и героя снимается сам собой: умирая, Фауст превращается... В кого — не понятно. Вместо него похоронили камень. А сам он испарился, перешел в другое измерение или, что еще точнее, возвелся в куб. И в какие уравнения его ни вставляй, очевидно, что в кубе ему хорошо.