Книги за неделю

До сих пор Андрей Курков считался экспортным писателем — правда, не нашим, а украинским. На Западе у него — огромные тиражи и благожелательная пресса. А у нас его имя скорее отдавало курьезом. На литературных тусовках то и дело можно было услышать: "А вы знаете, что на Западе именно Курков считается следующим русским писателем после Достоевского и Чехова?" Он и Андрей Макин. Андрея Макина у нас пока никак не издадут. Андрея Куркова в принципе уже издавали в 1990-х, однако тогда его книги заметили немногие. Теперь за "новое пришествие" старого героя взялась "Амфора".

Британские издатели разрекламировали курковский "Пикник на льду" как "экзистенциальный триллер". То есть здесь, как в опере, где перед смертью еще долго поют,— не просто убивают, а делают это по-философски. Почти как в "Преступлении и наказании". Надо ли говорить, что со времен Достоевского "экзистенциальный триллер" как-то измельчал. У Андрея Куркова дана самая обычная наша реальность: идет великая отечественная криминальная война (отбросим разделение на Украину и Россию: Андрей Курков родился в Ленинградской области и принципиально отказывается писать на украинском языке). Вчера убили корреспондента Агнивцева, сегодня — депутата Бессмертного. Никто не знает, зачем и кому это нужно. И вот писатель предлагает неказистый и дурашливый, но все же образ. Оказывается, где-то совсем рядом имена будущих покойников выстукивает на своей пишущей машинке неудавшийся писатель Виктор. Виктор живет одиноко, с ним только пингвин Миша, взятый из обнищавшего зоопарка. Виктор кормит Мишу мороженым минтаем. Вместе герои составляют парочку вроде мультяшных Уоллеса и Громита или Гены с Чебурашкой. Шутка в том, что некрологи Виктору заказывают заранее: газета, на которую он работает, не желает быть застигнутой врасплох. Следующий ход — персонажи действительно погибают один за другим. Честно говоря, пока пингвин не заболевает гриппом, грешишь на него.

Западный читатель находит у Куркова все, что он хочет знать о бывшем СССР: мафия, передел собственности и медведи на улицах. Ну не медведи, так пингвины (один британский критик написал, что курковский пингвин своим рыхлым телом символизирует незадачливых россиян). Но, внимание, у Куркова в этот набор не включена чернуха! Все эти схемы у него не развенчиваются, но пародируются. Особенно, видимо, пришлась по вкусу нарочитая примитивность курковского стиля, которую приняли за "русский лубок". Вот на что клюнул западный читатель, уже уставший почтительно склоняться перед русской классикой и не всегда способный разобраться в изысках нашего постмодерна. А для российского читателя здесь наживки нет. Даже пингвин Миша совершенно не удивляет. Разве это сюр? Вот жена соседа так орет на весь дом, что немедленно хочется накормить ее мороженым минтаем.

Кто по-прежнему претендует на звание "русского европейца", так это проживающий в ФРГ писатель Сергей Болмат. "14 рассказов" — уже третья его книга. И вам стоит поторопиться с чтением, такой ценный автор явно начинает подзабывать русский язык. Закон "где найдешь, где потеряешь" действует безотказно. Вроде бы писателю удалось оторваться от сиюминутной российской конъюнктуры, не увлечься так называемой сорокинщиной и прочими соблазнами. Однако независимость требует гораздо больших языковых затрат. Еще в 2000 году Болмат поразил воображение литературной общественности своим "гламурным боевиком" "Сами по себе". Модная молодежь, насмотревшаяся Тарантино и решившая поиграть в наемных убийц,— это сейчас таких сюжетов хоть отбавляй (возьмите хоть "Убить судью" братьев Пресняковых). Это сейчас мы прочитали, а потом посмотрели экранизацию "Мечтателей" Гилберта Адэра. А тогда казалось удивительным, как это никто раньше до такого не додумался. Потом Сергей Болмат выпустил "глоубтроттерский" роман "В воздухе", где герои, научившись свободно пересекать континенты, стремились обрести такую же легкость в мыслях и чувствах. Это был уже "интеллектуальный гламур". Роман особо не запомнился. Однако именно там писатель попытался по-новому представить самую расхожую чеховскую цитату о том, что "в человеке все должно быть прекрасно". Потому что, по мнению писателя, с одеждой и умением развлекаться у его молодых героев все уже о`кей (внимание к "фэшн-деталям" — одна из главных особенностей стиля Болмата). А вот с мыслями — напротив.

С выходом нового сборника оказалось, что рассказ — более удачный для Сергея Болмата жанр. Несмотря даже на то, что тексты здесь собраны очень неровные. Герои "14 рассказов" не ставят перед собой никаких тяжелых и трудновыполнимых задач, как это обычно случается в романах. На небольшой территории рассказа им дается попытка разобраться, кто же они такие. Потому что в прозе эмигранта Болмата типичнейшая ситуация такова: у героя мама из одной страны, папа — из другой, сам он живет в третьей, работает в четвертой, а женится — в пятой. Вот парижская девушка англо-японского происхождения пытается понять, не изменяет ли ей ее американско-русский друг с кубинской фамилией Кастро,— ей кажется, что русские изменяют как-то по-особенному. Где-то на Лазурном Берегу встречаются самозваный пластический хирург и его жертвы — все из России. Вот от персонажа с тургеневской фамилией Кирсанов уходит его английская подруга, а происходит дело в Мадриде. Наконец-то герои эмигрантской прозы не смотрятся ни победителями, ни жертвами — они просто живут.

Объехав целый свет и завернув ненадолго в Москву, автор видит "подобие Шанхая, помноженного на Стамбул". У москвичей в шкафах висят сплошные "Ямамото, Прады и Комм де Гарсоны". Здесь господствует "провинциальный фьюжн": в ресторане с помпезным французским названием дают азербайджанскую кухню. А ведь так хочется чисто русских ощущений! Все смешалось — и подзарядиться "великим и могучим" уже негде. Не удивлюсь, если следующие тексты Болмата будут выполнены в стилистике sms-сообщений.