некролог
Вчера в Москве в Национальном медико-хирургическом центре имени Пирогова на 91-м году жизни умер народный артист СССР, кавалер многих орденов и лауреат многих премий Георгий Жженов. Его жизнь вместила в себя около 200 ролей и 16 лет тюрем, лагерей, ссылок.
Возможно, тайна активного долголетия Георгия Жженова, до самой смерти выходившего на сцену Театра имени Моссовета в пьесе Эрнста Томпсона "На Золотом озере", как раз в том, что у него украли 16 лучших лет жизни. Была такая уникальная порода людей, отсидевших невероятные сроки и словно решивших, что пропащие годы "не в счет" и надо сделать все то, что они сделали бы, сложись их жизнь по-человечески, а до тех пор не умирать. Такими были писатель Олег Волков, отсидевший 28 лет и доживший почти до 100, художник Александр Батурин, отсидевший 20 и доживший до 90, и Георгий Жженов.
Актеру начать жизнь сначала труднее, чем писателю. Второй кинодебют Жженова состоялся после реабилитации в 1955 году, первый — в 1932 году в "Ошибке героя" Эдуарда Иогансона, где дебютировал и его друг Ефим Копелян. Он уже отучился на акробата в Ленинградском эстрадно-цирковом техникуме, куда поступил в 15 лет по документам старшего брата Бориса, выступал в цирковом номере каскадных эксцентриков "2-Жорж-2". Закалка помогала в лагере, хотя сам Жженов считал, что выжил благодаря "малоинтеллигентности" и тому, что еще до ареста не имел "никакой веры в справедливость, в закон".
В 1932 году Георгий Жженов поступил в мастерскую Сергея Герасимова в Ленинградском институте сценических искусств, снимался в небольших ролях, зато в громких фильмах: в "Чапаеве" (1934) играл Тимошку, адъютанта Фурманова. На съемки "Комсомольска" (1938) по просьбе Сергея Герасимова его отпустил уже НКВД. Ехать-то ему полагалось в ссылку: Борис уже сидел, он погибнет в Воркуте в 1943 году, тогда же в Мариуполе румынские оккупанты убьют второго брата. Жженов считал, что живет с тех пор за троих.
Вернувшись со съемок, он был арестован, попросил жену не ждать его, прошел пытки в "Крестах". Не забыл и не простил ничего. В перестройку опубликовал рассказы, по градусу ужаса и зоркости взгляда сравнимые с прозой Варлама Шаламова. Поехал с режиссером Сергеем Мирошниченко по Колыме. В телефильме "Русский крест" из-под невозмутимой маски актера сверкнул отчаянный оскал, как его звали блатные, "мутного фраера", с которым лучше не связываться: неизвестно, как ответит на наезд. Освободившись с Колымы в 1945 году, играл в Первом заполярном театре драмы (1945-1946), по ходатайству не забывшего его Герасимова, работал на Свердловской киностудии (1947-1948), после ее перевода в Москву, куда путь ссыльному был заказан, в Театре драмы Павлова-на-Оке, откуда его и взяли повторно и отправили в пожизненную ссылку. В ожидании смерти Сталина играл в Норильском театре вместе с прятавшимся там от репрессий "за плен" опасливым Иннокентием Смоктуновским. Жженов буквально выпихивал его, чтобы такой талант не пропал, в Москву с рекомендательными письмами к другу юности Аркадию Райкину.
В 1955 году он вернулся в Ленинград, играл в областном театре на Литейном, Театре имени Ленсовета, в 1968 году Юрий Завадский пригласил его в Москву — играть в пьесе "Бегство от жизни" последние дни Льва Толстого. Пьесу закрыли, но Театр имени Моссовета стал для Жженова домом на 35 лет.
Бывают в жизни странные рифмы. Жженова посадили как "американского шпиона": в транссибирском поезде актеры выпивали с американским военно-морским атташе. В своей "второй жизни" он был самым "американским" актером советского кино. Сравнить его можно лишь со звездами "золотого века" Голливуда — Хамфри Богартом, Джеймсом Стюартом. Он не "перевоплощался". Он наполнял экран гордым индивидуализмом, сдержанной мужественностью, умудренной проницательностью взгляда, весомостью присутствия в любой роли. Он гордился, что писатель Джеймс Олдридж представлял именно его в роли летчика из "Последнего дюйма", а американец-консультант на съемках "Всей королевской рати" (1972) Наума Ардашникова и Александра Гуткевича назвал его лицо "самым американским". Роль демагога-губернатора Вилли Старка, воплощенного властного безумия, он справедливо считал лучшей в жизни. Дрожь пробирает, когда Вилли камлает перед толпой: "Кровь! Я вижу кровь на Луне! Дайте мне топор!"
Про другие роли он говорил, не жалуясь, а констатируя: "Я играл лишь то, что не могли переварить Олег Ефремов, Михаил Ульянов и еще Евгений Матвеев". Неизменно достойно Жженов играл в крепком жанровом кино. Военном ("Горячий снег", 1973), шпионском ("Меченый атом", 1972), историко-революционном ("Гибель эскадры", 1965), производственном ("Выбор цели", 1974). Даже в первом советском как бы фильме катастроф "Экипаж" (1980). Два персонажа резко выделялись из череды сыгранных им суровых и благородных мужчин: автоинспектор, преследующий вора Деточкина, но понимающий его, в "Берегись автомобиля" (1966) Эльдара Рязанова и белоэмигрант граф Тульев в "Ошибке резидента" (1968) Вениамина Дормана. В четырех фильмах о резиденте Жженов играл не шпиона, распропагандированного КГБ, а ломаную русскую судьбу ХХ века, героя, всегда бравшего, пусть и ошибочно, ответственность на себя.
За роли чекистов Жженов был осыпан наградами КГБ и МВД. Получая одну из них, пошутил: "Вы мне за это хотя бы место солнечное дадите в камере, если снова посадите?" За последние 17 лет он сыграл только в "Незримом путешественнике" (1998) Игоря и Дмитрия Таланкиных: говорил, что приглашают сниматься "в том, что я презираю, ненавидел и ненавижу". В 2000 году ему открыли памятник в Челябинске; он не знал, "смеяться или плакать", испытывая лишь неловкость. Давали одну за другой награды "За честь и достоинство": ну а какую формулу можно было еще приложить к этому невероятному человеку и актеру? Плавал в море, пил водку, работал в комиссии по помилованию, сетовал, что "только вот-вот перестал ухаживать за девушками", "присматривался" к Путину взглядом старого лагерника и горячо радовался "актам возмездия" обиженных властью людей.